Митя, бледный, вошел в комнату: руки его дрожали, губы как-то странно улыбались.
– Кто? Катя? – спросила мать.
– Нет!.. это… Дарья приходила… спрашивать, нужна ли она сегодня? – задыхающимся голосом отвечал Митя, стараясь повернуться спиной к матери.
– Она не нужна сегодня тебе? – радостно спросила старушка.
– Нет, нужна, – отрывисто отвечал Митя.
Старушка тяжело вздохнула.
Через десять минут все было прибрано старушкой, которая охала, что Катя долго нейдет и что у ней боль в груди.
Митя, не отвечая на вопрос 'куда он?', накинул шинель и ушел. Через четверть часа Катя возвратилась домой, а вскоре за ней воротился и Митя. Старушка, поворчав, улеглась на диван, жалуясь на холод. Катя села шить, прибрав все в кухне и в комнате. Кушанье не готовилось, потому что не было дров. Митя сидел за работой, по временам вставал и ходил скорыми шагами за своей перегородкой. Вдруг сильный стук раздался из кухни. Старушка вскочила с дивана и кинулась туда, Катя, побледнев, тоже привстала, и Митя поспешно раскрыл свою дверь.
– Что, дома? – громко, насмешливым голосом спросил кто-то,
– Дома, пожалуйте к нему! – холодно отвечала старушка, возвращаясь в комнату. – Митя, к тебе пришли, – сказала она.
Позади старушки шла высокая, стройная женщина. Черты лица ее были неуловимы: оно было изрыто страшными рябинами; глаза дико блестели под нависшими веками, густые брови были местами как будто выжжены; черные волосы резко выставляли глубокие рябины на открытом лбу. Она как-то надменно улыбалась, идя позади старушки.
– Катерина Петровна, здравствуйте, – закричала, смеясь, высокая женщина и сделала было шаг к Кате, но старушка заслонила ей дорогу и, указывая на дверь к Мите, сказала:
– Нет-с, сюда!
– Я знаю дорогу! – нагло отвечала высокая женщина и опять крикнула Кате:
– Ишь, какая гордая! не хочет и поклониться мне! ха, ха, ха!
Митя распахнул дверь. Смех замер на губах высокой женщины: потупив глаза, молча вошла она за перегородку.
Старушка с ворчаньем улеглась снова на диван, а Катя, закрыв лицо шитьем, сидела неподвижно.
Высокая рябая женщина была та самая натурщица Дарья, которую старушка так не любила. Благодаря болтливости соседок старушка узнала, что Дарья была очень коротка с ее сыном еще до ее приезда в Петербург… Она боялась дальнейших последствий этой старинной связи.
За перегородкой слышалось шептанье и грубый смех Дарьи, в котором было что-то дикое и натянутое.
Не прошло часу, как Дарья громко сказала:
– Я устала и есть хочу!
– Еще хоть десять минут, – умоляющим и тревожным голосом сказал Митя.
– Десять да десять минут – вот тебе и целых полчаса! – бормотала Дарья.
Старушка, нахмурив брови, поднялась, вошла в кухню, и скоро застучала тарелками.
– Катерина Петровна! мне, что ли, ваша матушка-то готовит кушать? а? – тихо спросила Дарья, потягиваясь и выходя из-за перегородки. – Уф! что-то устала, да и холод какой у вас сегодня!
И Дарья повернулась спиной к Кате и сказала:
– Потрудитесь-ка застегнуть мне платье.
Катя, побледнев, с ужасом глядела в кухню.
– Ну, что же?
И Дарья захохотала.
– Дарья! перестань! ты не в трактире! – грозно сказал Митя.
– Господи, уж будто я не вижу, где я! разве нельзя и смеяться при его сестре? ишь, как важно! за завтрак хочет, чтоб я два часа сидела, да еще и не пикнула! Ну-с, а вы устаете, Катерина Петровна? – спросила Дарья у Кати.
Митя быстро выскочил из-за перегородки и закричал:
– Замолчи!
Дарья вся вспыхнула.
Страшен был взгляд, брошенный ею на Катю и на ее брата.
– Ну, что вы раскричались? – сказала она с презрением. – Разве я хуже, что ли, вас, да и она… что такое?..
И Дарья указала на Катю. Катя затрепетала и, слабо вскрикнув, кинулась к брату, который, обняв сестру одной рукой, другой указывал на кухню и грозил натурщице.
Вдруг старушка вошла в комнату и застала эту немую и странную сцену.
– Дарья! – покраснев и задыхаясь от гнева, сказала она. – Прошу убираться из моего дому; здесь живут честные люди!
Дарья вопросительно взглянула на Митю.
– Маменька! – произнес он с укором и ужасом.
Это невольное восклицание страшно раздражило старушку, и, вся задрожав, она закричала, указывая на дверь:
– Вон отсюда!
Дарья вздрогнула и дико оглядела всех; на ее рябом и безобразном лице мелькнула на одну секунду какая-то робость; она потупила глаза; но вдруг, будто сделав над собою усилие, она тяжело вздохнула и гордо подняла голову; лицо ее все задергалось, и она залилась диким и презрительным смехом, который потряс всех. Заметив это, Дарья одушевилась, глаза ее заблистали, грудь поднялась высоко от ускоренного дыхания, и, злобно глядя на старушку и ее детей, она сказала:
– Так я, по-вашему, нечестная женщина? а? так меня вы выгоняете из вашему дому?.. Уж если на то пошло, так знай же, что твоя…
С раздирающим криком 'молчи!' Митя в эту секунду кинулся к Дарье, схватил ее за плечи и вытолкнул в кухню. Захлопнув дверь, он стал к ней спиной, как бы защищая вход, но он едва стоял на ногах, дико глядя на мать и на сестру, рыдавшую на груди старушки.
Все это так быстро совершилось, что старушка едва верила своим глазам. Опомнясь от первого испуга, она стала утешать свою дочь, горько рыдавшую.
– Полно, дурочка, ничего! так ее и надо проучить! ишь, как нос подняла, и диво бы кто, а то натурщица! уж известно, что за птица натурщица!
– Отчего ж… – вырвалось у Мити, но в то время Катя упала на колени перед матерью, и он замолчал в каком-то новом испуге.
– Митя! – закричала старушка. – Господи! что это с ней?.. Боже мой! это все она, скверная женщина, перепугала ее!
Катя ломала руки, била себя в грудь и страшно рыдала у ног матери, которая тоже заливалась слезами, продолжая бранить Дарью и всех натурщиц.
– Митя! видишь, что она наделала? не позволяй ей больше приходить!
Митя, бледный, с блуждающими глазами, в каком-то ожидании смотрел на сестру. Он вздрогнул при словах матери и с презрением сказал:
– Это последний раз, что она была здесь!
Через час в комнате с замерзшими окнами все было по-прежнему. Бедным людям даже некогда предаваться долго своему горю. Катя, еще с красными глазами, шила у окна. Старушка бодрилась и тоже взяла свой чулок. Только Митя лежал за перегородкой и поминутно кашлял. Об обеде никто и не упоминал.
Старушка поминутно поглядывала на свою дочь, которая, заметив это, еще усерднее шила.
– Катя, хочешь кофею? – спросила старушка.
Катя с удивлением посмотрела на мать. Кофей в их хозяйстве считался роскошью. Теперь старушка желала сколько-нибудь развеселить свою дочь.
– Нет-с, я не хочу! – отвечала Катя.
Через несколько времени старушка сказала:
– Господи, что это так мне сегодня хочется кофею!
И побрела в кухню.
Катя улыбнулась вслед ей, поняв ее хитрость.
Вечером, как только послышались печальные звуки 'Лучинушки', Митя накинул шинель и вышел из дому. Он шел очень скоро и через полчаса вошел в раскрытую калитку каменного дома. Пройдя пустой и огромный двор, он подошел к деревянной лачужке, спустился несколько ступенек по каменной лестнице и раскрыл дверь. Холодный воздух в минуту наполнил всю комнату. Митя закашлялся.
– Кого нелегкая принесла? – крикнул кто-то.
Пар поднялся вверх, и яркий огонь на тагане осветил грязную маленькую кухню. Безобразная горбатая старушонка, с седыми волосами, выбивавшимися из-под черной косынки, стояла у огня и что-то ворчала, шевеля подбородком, который выдавался клином.
– Дарья дома? – спросил Митя.
– А кто ее знает! – крикливо отвечала старушонка, мешая что-то в горшке. – Я сама не была дома. Машка, а Машка! дома Дарья? – закричала старушонка, заглянув на печь, которая была увешана сухими травами и какими-то кожами.
– Дома; а что? – отвечало точно такое же безобразное и старое существо, которое, сидя на печи, гадало в, карты.
– Мне нужно ее видеть, – сказал Митя.
– Лучше приди завтра: чай, не узнает и родного отца теперь! – со смехом отвечала та, которую товарка ее назвала Машкой.
Митя пошел к двери, Машка свесила с печи свое безобразное сморщенное лицо и весело сказала:
– Сестрица, а сестрица!
– Ну, что! – нехотя отвечала старушонка, занятая стряпаньем.
– Она, вишь, была такая печальная, все ревела… Я ей и купила вина, выпей, говорю, легче будет! Ха! ха! ха!
И обе старухи залились отвратительным смехом.
Митя в это время вошел в комнату Дарьи, которая сидела, опершись локтями на стол и закрыв руками лицо. Перед ней стояло вино и нагорелая свеча.
В комнате было грязно, стены посырели от сырости; кровать, стоявшая в углу, была вся измята; подушки были разбросаны по полу. На комоде стоял небольшой туалет. Зеркало в этом туалете было разбито в мелкие куски.
Митя, кусая губы, глядел на Дарью, которая не слышала его прихода.
– Дарья! – сказал он растроганным голосом. Дарья вскочила на ноги. Увидав Митю, она нахмурилась, сжала кулаки и сквозь зубы спросила:
– Что… опять меня бить?
Митя закашлялся и слабым голосом сказал:
