текли ручьями на его белый жилет, и он торопливо сбежал с лестницы, опасаясь зарыдать.
Через несколько минут к Полиньке вошли Катя и Федя, неся на тарелках крендели и сахарные булочки, красиво уложенные; детьми управлял башмачник, замыкавший шествие.
– Карл Иваныч!.. а, дети!
И тронутая Полинька приняла подарки и перецеловала детей.
– Это они сами вам принесли! – сказал Карл Иваныч дрожащим голосом. – Поздравляю вас, – продолжал он чуть слышно, – поздравляю вас с днем вашего рождения.
Он подал ей сверток с теми ботинками, которые вчера целовал, и коробочку с браслетом.
Полинька немного покраснела. Она горячо благодарила Карла Иваныча и поспешила надеть браслет, который особенно ее обрадовал.
– Очень, очень благодарю вас, Карл Иваныч! как хорош! потрудитесь застегнуть.
И она протянула ему руку. Он схватил ее, стал застегивать… но Полинька стояла к нему так близко! коснувшись ее руки, он весь задрожал, в глазах его помутилось: он схватился за свою голову и остолбенел.
– Что с вами? – спросила Полинька.
– Ничего-с! – отвечал башмачник глухим голосом. – Так…
И показал пальцем на голову.
– Не хотите ли воды?
– Нет-с.
И в самом деле, лицо его покрылось яркой краской.
– Не знаете ли, – спросила Полинька, – кто мне подарил цветы и снигиря? я была в церкви; прихожу: на окне цветы и клетка, – и так обрадовалась! Неужели Надежда Сергеевна так рано приходила ко мне? вы ее не видали?
Полинька пристально посмотрела на него; он страшно сконфузился, потупил глаза и не знал, что сказать.
– А, понимаю! – весело сказала Полинька. – Я вам очень благодарна, Карл Иваныч; вы меня балуете.
И она кокетливо посмотрела ему в лицо. Он бодро приподнял голову, – глаза горели бесконечным блаженством. – Садитесь, Карл Иваныч. – Я все сидел! – печально сказал башмачник и сел.
– Вы много тратите на пустяки, – с упреком сказала Полинька.
– Боже! да я готов был бы все, все отдать… чтоб…
Башмачник не договорил, увидав краску на лице Полиньки, которая быстро повернулась к клетке и начала дразнить пальцем снигиря. Снигирь сначала испугался, а потом стал щипать и клевать палец. Башмачник молчал, повеся голову. Дети болтали, раскладывая крендели и булочки по столу:
В таком положении застала общество Надежда Сергеевна.
– Здравствуйте! поздравляю тебя, Поля!
Она поцеловала ее и подала ей сверток. В нем было кисейное платье. Полинька еще раз поцеловала свою подругу и долго любовалась подарком.
– Ах, а кофей… я и забыла… сейчас приду.
Полинька убежала и, воротившись скоро, накрыла стол и собрала чашки.
Не успели они усесться кругом стола в ожидании, кофе, как послышалась тяжелая поступь со скрипом, и скоро высунулось из дверей выбритое, улыбающееся лицо, а затем показалась и целая человеческая фигура.
– Мое почтение! мое почтение! – говорил Доможиров, раскланиваясь каждому особо.
Он не только выбрился, но и приоделся – в светло-коричневый сюртук, широкий и длиннополый, с пуфами на плечах, с мелкими сборками по бокам, предназначенными резче обозначать талию, и с преогромным воротником, который торчал, как хомут, около его шеи и закрывал голову до половины ушей. Странно и жалко было видеть его не в халате; ему, очевидно, было неловко, и он поминутно искал руками кушака, чтоб затянуться покрепче.
Поздравив Полиньку, Доможиров спросил:
– Небось много подарков получили… а?
– Да, много.
Полинька посмотрела с благодарностью на Кирпичову и Карла Иваныча.
– Прекрасно! только, знаете, уж, верно, такого подарочка никто вам не принес, как я… Извините-с.
И он поклонился Полинькиным гостям.
– Ну, как вы думаете, какой? – продолжал Доможиров подбоченясь.
– Я, право, не знаю… благодарю вас. – Нет, однакож?
– Не знаю.
– Ну-с, извольте сказать, какой подарочек был бы теперь вам всего милей?
И он лукаво улыбался.
– Уж не письмо ли? – с живостью спросила Надежда Сергеевна.
– Ах, неужели? – радостно вскрикнула Полинька. Глаза ее заблистали, и, протянув к Доможирову дрожащую руку, она сказала умоляющим голосом:
– Ради бога, дайте скорее!
– Я, знаете, иду сюда, – начал медленно Доможиров, достав со дна своей высокой шапки с длинным козырьком, подобным бекасиному носу, письмо и повертывая его в руках, – глядь: почтальон! 'Ты, брат, не к девице ли Климовой?' – 'Точно так-с, ваше благородие!..' – 'Ну, так дай – я передам…' Дал ему на водку и взял письмо. Ну, думаю: вот удружу, вот подарю!
И он совершенно некстати расхохотался. Слушая рассказ, все окружили его, и Надежда Сергеевна, сжалившись над нетерпением Полиньки, сказала:
– Ну, дайте же ей скорее письмо!
– Погодите.
Доможиров приподнял кверху письмо и спросил Полиньку:
– Его, что ли, рука!.. а?
Вместо ответа Полинька подпрыгнула и выхватила письмо.
– Его, его рука! – вскрикнула она радостно.
Грудь ее высоко поднималась, в глазах блеснули слезы; она нерешительно осматривалась кругом, будто выбирая место, где бы удобнее прочесть письмо, – наконец распечатала и стала читать. Башмачник не спускал с нее глаз и с беспокойством заметил, что лицо ее сначала вспыхнуло, потом побледнело, руки дрожали. И вдруг она выронила письмо, Закрыла лицо руками и отвернулась к стене.
Доможиров захохотал. Гости с удивлением смотрели на него и на Полиньку.
– Не случилось ли чего с Каютиным? – спросила Надежда Сергеевна.
Доможиров то садился, то вскакивал, нагибался, подбирал живот; но хохот пронимал его все пуще и пуще, и никакая страшная весть – коснись она даже уменьшения ломбардных процентов – не могла теперь унять его.
– Плачет… плачет! – отчаянным голосом проговорил башмачник, указывая на Полиньку, которая стояла в прежнем положении и всхлипывала.
– Что такое? что случилось? – с испугом спросила Надежда Сергеевича.
Но Полинька, не отвечая, положила голову на плечо своей приятельницы и продолжала плакать.
Башмачник гневно махал руками Доможирову, чтоб он унялся; но хохот Доможирова перешел в ту минуту в отрывочные стоны, а лицо побагровело. Не в его власти было остановиться.
Вдруг башмачник прыгнул к письму, поднял его и с удивлением прочел следующее:
'Пытка в Бухарии происходит следующим образом. Чтоб человек повинился или стал неволею к чему преклонен, кладут в большое деревянное корыто с пуд соли, наливают в оное воды горячей; когда же разойдется и вода простынет, тогда, связав в человека, коего мучить хотят, влагают ему в рот деревянную палку и, повалив его на спину в корыто, льют соленую воду в рот, от которого мучения через день умирает; если же кого хотят спасти, то после каждого мучения дают пить топленого овечьего сала по три чашки, которое всю соль вбирает и очищает живот; потом кладут пшеничной муки в котел и, поджарив оную, мешают с водой и овечьим топленым салом и варят жидко, и сею саламатою кормят мученика, коего хотят оставить в живых. Я таким образом был мучим три дня.
Взял Афанасий Доможиров из книги Странствования Надворного Советника Ефремова в Бухараии, Хиве, Персии и Индии и возвращение оттуда через Англию в Россию. Год 1794…'
Башмачник молча передал письмо Кирпичовой. Прочитав несколько строк, она вопросительно посмотрела на Карла Иваныча, Карл Иваныч также посмотрел на нее, как вдруг Доможиров, который удерживался, пока читали письмо, снова расхохотался. Надежда Сергеевна вспыхнула.
– Как вам не стыдно, Афанасий Петрович, – сказала она с негодованием, – такие шутки выдумывать! Поля, перестань, – продолжала Кирпичова, поцеловав Полиньку в голову. – Все пустяки: Афанасий Петрович пошутил!.. Вам одним смешны ваши шутки! – прибавила она, обратясь к Доможирову, продолжавшему смеяться.
Полинька приподняла голову, поправила волосы, сквозь слезы улыбнулась, увидав его гримасы. Заметив улыбку Полиньки, и все обратили внимание на Доможирова и, увлеченные его веселостью, стали смеяться. Комната наполнилась весельем; всех громче смеялись и визжали дети. Доможиров охал, отчаянно поводил глазами и, встречая чей-нибудь взгляд, делал умоляющие жесты, чтоб его пощадили, а потом снова принимался хохотать. Наконец его стали расспрашивать.
– Как же вы могли на конверте под его руку подписаться? – спросила ПолиНька.
– Я подписаться? ха, ха, ха! Нет, под чужую руку я никогда не подписывался; рука его собственная… Помните, недельки три тому назад вы при мне получили письмо. У, как заторопились! поскорей читать, а конверт бросили. Я его и цап. Тогда же подумал… ха, ха, ха! скоро рожденье Палагеи Ивановны: нужно будет подарочек сделать… ха, ха, ха! Взял 'Странствования Надворного Советника Ефремова', – его, бывало, как ни придет ко мне, все читал Тимофей Николаич, – выписал страничку, припечатал… вот и подарочек… ха, ха, ха!
Дверь отворилась: вошла хозяйка с огромным кофейником, одного цвета с ее лицом. Раскланявшись со всеми и случайно взглянув на окно, она презрительно засмеялась.
– Ну, уж верно, вы, Карл Иваныч! это по-немецки… ха, ха, ха! у нас, по-русски, так вот как дарят!
И взяв со стула кисею, она с укором показала ее башмачнику. Он растерялся, и мучительная мысль, не в самом ли деле его подарки ничтожны, сжала его сердце. Но вспомнив, как обрадовали Полиньку и цветы и снигирь, он успокоился.
– Ну, а вы что подарили? небось котеночка? – обратилась хозяйка к Доможирову.
– Нет-с, мы получше подарочек сделали, – отвечал он, самодовольно улыбаясь при воспоминании о своей остроумной шутке.
– Я думаю, дорогонько стоит? – спросила девица Кривоногова, вытянув во всю длину свою огромную красную руку с кисеей, и вопросительно озиралась; но никто не отвечал ей; поискав
