Молодой человек робко вошел в комнату черноглазой девушки. Светлая горница, очень чистенькая, комод с туалетом, шкаф, диван, соломенные стулья, – вот что увидел молодой человек; но он почувствовал такую неловкость, как будто очутился во дворце.
– Кто там? – спросила девушка, не поворачивая головы и продолжая шить, по-видимому, очень прилежно.
Человек спокойный мог заметить в ее голосе волнение; но гостю было не до наблюдений: сам сильно взволнованный, он отвечал, тяжело дыша:
– Я-с. – Ах! – вскрикнула девушка и повернула к нему свое розовое личико.
Так они довольно долго смотрели друг на друга в молчании.
– Вот рукав, – первый начал молодой человек.
Он подал ей рукав. Она сказала:
– Как я вам благодарна!.. я боялась, чтоб он не запачкался!
– Нет, он только немного в пыли… И какой миленький рисунок; верно…
– Это чужое! – перебила его девушка и, не зная что еще сказать, вдруг спросила: – А вы далеко жи…ве…те?
Она страшно покраснела и едва могла договорить свой вопрос.
– О, очень близко! вот-с, вот мое окно, с зеленью. И он лукаво посмотрел на девушку.
– Вы любите цветы? – спросила она.
– Очень; только это хозяйские; я так уж с ними и нанял. А вы любите?
– Люблю; это все моего сажанья; вот я посадила лимонное зерно: посмотрите, как выросло в год!
И она подала молодому человеку отросток лимонного дерева.
– Да-с, очень большое…
Запас для разговора вдруг истощился. Наступило долгое молчание.
– Садитесь, – сказала девушка, подвигая стул своему гостю.
– Благодарю, мне пора домой…
В то самое время ярко сверкнула молния; они оба вздрогнули; девушка перекрестилась. Страшный удар грома потряс ставни.
– Ах, какая гроза! – воскликнула девушка, бледнея.
– Вы боитесь грому? – спросил гость.
– Нет, это так… вдруг, неожиданно… я оттого испугалась.
Удары грома повторялись чаще и чаще, и вдруг дождь хлынул рекой, барабаня в крышу, стекла и железные подоконники.
– Какой дождь!
– Теперь уж гроза не опасна.
– Садитесь, переждите! – весело сказала девушка.
Дождь дал ей право на беседу с молодым человеком, и она почувствовала себя свободнее.
– Не беспокойтесь!.. Не вынесть ли на дождь ваш отросточек?
– Ах, нет! – с живостью возразила девушка и прибавила: – его могут разбить.
– Кто же смеет его разбить? – угрожающим тоном спросил молодой человек.
– Да моя хозяйка: она такая сердитая.
– А, так она вам надоедает? – спросил молодой человек.
– Нет; но она все ворчит, а я не люблю с нею говорить.
– А дорого вы платите за квартиру?
– Двадцать рублей с водою, да только она не дает воды: я плачу особо мальчикам башмачника. А, да вот и ее голос; верно, свои цветы выставляет.
Девушка отворила окно и нагнулась посмотреть. Башмачник, белокурый немец, низенького роста, с добрым выражением лица, стоял на тротуаре и поправлял свои цветы: два горшка месячных роз. Он промок до костей, и лицо его приняло такое жалкое выражение, что молодой человек, улыбаясь, сказал:
– Посмотрите, немец-то как измок. – Да!
И девушка тоже улыбнулась.
Башмачник, очевидно, был в сильном волнении: вымоченные, почти белые волосы прилипли к его бледному лицу, которому внутренняя тревога сообщала выражение тупости. Он давно уже стоял здесь – с той самой минуты, когда молодой человек пробежал к его соседке, – и, казалось, не замечал ни ударов грома, ни проливного дождя.
Увидав, что на него смотрит девушка, башмачник начал в смущении ощипывать с своих роз сухие листья.
– Эй, Карло Иваныч! Карло Иваныч! – басом кричала ему толстая женщина, высунувшись в окно нижнего этажа.
То была владелица дома – мещанка Кривоногова, перезрелая девица, особенно замечательная цветом лица: широко и безобразно, оно было совершенно огненное; рыжие, чрезвычайно редкие волосы ее росли тоже на красной почве; маленькая коса, завязанная белым снурком, торчала, как одинокий тощий кустик среди огромной лощины. Плечи хозяйки были так широки, что плотно врезывались в окно, на котором она лежала грудью.
Встревоженный башмачник не слыхал нетерпеливых криков девицы Кривоноговой.
– Вишь, немчура проклятая! еще и глух! Эй, Карло Иваныч! – повторила, она голосом, который напомнил соседям недавний удар грома.
– А? что?
И маленький немец завертелся на все стороны.
– Сюда! ха, ха, ха! чего испугался?
– Что вам, мадам?
– А вот что, гер! коли уж вам пришла охота мокнуть вместе с цветами, так возьмите ушат да и подставьте его к трубе. Вишь, какая чистая вода! а мне не хочется платья мочить.
Башмачник теперь только заметил, что вымок так же, как и его цветы. Он с ужасом взглянул на свое чистенькое платье и бросился со всех ног в комнату, позабыв даже цветы.
– Экой шальной, прости господи!
Красная хозяйка плюнула, не без труда вытащила из окна свои пышные плечи, и скрылась.
Через две минуты девочка и мальчик лет шести весело выкатили кадку на улицу и поставили ее под трубу. В трубу с журчаньем стекали ручьи. Крупный дождь сменился мелким; петухи запели, важно выступая; воробьи радостно припрыгивали и чирикали; голуби, воркуя, утоляли жажду. Воздух очистился, и на мраморном небе явилось солнце, играя в больших лужах, которые неподвижно стояли среди улицы.
Девочка долго любовалась отражением неба в луже и сказала своему брату:
– Феда, а Феда! хочешь, я пройду по небу?
– Ну-ка, пройди, Ката.
Дети картавили.
Девочка высоко подняла платье и пустилась прохаживаться по луже с громким смехом; брат не вытерпел: принялся за то же, – и веселый смех детей звонко раздавался в чистом воздухе.
В слуховом окне зеленого дома показался толстый мальчишка лет девяти, с большими красными ушами, басом закричал на детей: 'Что вы шалите?' и спрятался. Дети вздрогнули и кинулись вон из лужи; они в недоумении осматривались кругом, – вдруг красноухий мальчишка снова выглянул; дети показали ему язык; он бросил в них черепком.
– А, красноухий!
И дети силились длинней выставить свои крошечные красные язычки.
Между тем лохматая собака похлебала из лужи; но, видно, грязная вода не удовлетворила ее: пользуясь суматохой, она принялась жадно лакать из ушата.
Ссора прекратилась; дети кинулись к собаке с угрожающими жестами, крича: 'Розка! Розка!', но вдруг они стали ласкаться к ней, заметив хозяйку, показавшуюся в окне.
– Ката! увидит! – говорил мальчик.
– Нет, не гони Розку, Феда.
И девочка своим маленьким туловищем защищала Розку, которой огромная, неуклюжая фигура совершенно не соответствовала нежному названию.
– Эй, что шалите! – крикнула хозяйка, плотно улегшись в окно.
И собака и дети вздрогнули. Розка даже не решилась облизать свою мокрую морду и смиренно села на задние лапы.
– Что же вы не тащите воды в кухню? а? шалить? вот я вас!
И хозяйка скрылась.
– Понесем, Ката! – робко сказал мальчик.
И они старались сдвинуть ушат, но он только покачивался, вода плескалась.
С большим усилием, и то боком, прошла в калитку краснорыжая хозяйка, держа в руках две шайки, некогда украденные ею в бане.
Широкое пестрое ситцевое платье обрисовывало очень ясно ее гигантские формы; ее красная шея, вся в складках, была полуоткрыта; один бок платья, заткнутый за пояс, давал возможность видеть два огромные красные столба, которые по своей крепости могли сдержать какое угодно здание. Босые ее ноги были обуты в истоптанные полуботинки.
– Ах, вы, лентяи! видите, вода через край льется, а не тащите в кухню! – на всю улицу кричала хозяйка.
– Мы не можем, тетенька! – в один голос сказали испуганные дети.
– Не можете! а шайки отчего не взяли, а?
И хозяйка гневно вручила каждому по шайке. Дети, почерпнув воды, поплелись к калитке.
– Тише, не плещите! – повелительно командовала хозяйка, а сама поглядывала на верхнее венецианское окно зеленого дома. Заметив красноухого мальчишку, она радостно закричала:
– Митя! а Митя!
– Ась? – выглянув, сказал мальчишка.
– Что ты делаешь на чердаке?
– С котятами играю.
И мальчишка показал из слухового окна маленького котенка, которого держал за шею.
– Кинь-ка сюда его! ха, ха! – говорила хозяйка.
– Не смею: тятенька услышит.
