этой части подвала были заложены кирпичом, и застекленными оставались лишь три узенькие оконца- бойницы, выходящие во двор. Все указывало на то, что ожидание окажется долгим.
Сейчас его слух оказался в плену самых диких галлюцинаций — он мог поклясться в том, что слышит медленные, крадущиеся шаги за запертой дверью мастерской. Затем ему показалось, что он различает звук поворачиваемого в двери мастерской ключа. Он включил фонарик, но увидел лишь старинный шестипанельный прямоугольник двери, который ни на дюйм не сдвинулся с места. Джонс снова вернулся во тьму, закрыл глаза, но так и не смог отделаться от мучительной иллюзии какого-то скрипа — на сей раз определенно не гильотины, но медленно, тайком открываемой двери в мастерскую.
Нет, он не закричит — если это случится, то он определенно потеряет контроль над собой. Теперь Джонс отчетливо различал медленные, шаркающие шаги, которые неумолимо приближались. Он должен держать себя в руках, разве ему это не удалось, когда сознание заполнили безымянные чудища, пытавшиеся завладеть им? Шаркающие шаги приблизились, и от всей его решимости не осталось и следа. Он не закричал, а лишь натужно выдавил в темноту:
— Кто там? Кто ты? Что тебе надо?
Ответа не последовало, хотя шорох не стихал. Джонс не мог уяснить, чего боится больше — включить фонарик или оставаться в полной темноте, пока неведомое не приблизится к нему. Горло и пальцы парализовал леденящий ужас. Тишина становилась невыносимой, а кошмар полной темноты стал походить на безумную пытку. Он снова истерически прокричал неведомо куда и кому:
— Стой! Кто ты?! — и тут же послал вперед луч фонарика.
Через мгновение, парализованный тем, что предстало перед его взором, он выронил фонарик и закричал, заорал, завопил не переставая…
К нему медленно приближалась черная фигура гигантских размеров и самых омерзительных очертаний, представлявшая собой некую помесь обезьяны и насекомого. Шкура лохмотьями болталась на костях, а морщинистый рудимент головы с омертвевшими глазами мерно покачивался, как у пьяного, из стороны в сторону. Передние конечности с широко разнесенными когтями были вытянуты вперед, а все тело несло на себе отпечаток убийственного, зловещего напряжения, несмотря на то, что лицо было лишено какого-либо выражения. Когда раздались крики и все кругом снова окутала непроглядная темнота, существо прыгнуло вперед, и Джонс мгновенно оказался сокрушенным и поверженным на пол. Борьбы как таковой не было, поскольку молодой человек тут же потерял сознание.
Беспамятство Джонса длилось не более нескольких секунд, поскольку, когда безымянное создание стало по-обезьяньи волочить его по полу, он начал постепенно приходить в себя. Сознание вернулось полностью, когда он услышал издаваемые чудовищем звуки. Ему показалось, что голос принадлежит человеку и даже знаком ему.
— Йа-йа! — подвывал голос. — Я иду, Ран-Тегот, иду со своим жертвоподношением. Ты долго ждал, плохо ел, но наконец получишь обещанное. И вместо Орабоны это будет некто повыше классом, тот, кто отказывался поверить в тебя. Ты сокрушишь его, высосешь всю его кровь, лишишь его всех сомнений, и от этого станешь еще сильнее. А потом он предстанет перед людьми как монумент во славу тебе, Ран-Тегот, бесконечный и непобедимый, и мне — твоему рабу и верховному жрецу. Ты голоден, и я несу тебе пищу. Я понял твой знак и пошел за тобой. Я напою тебя кровью. Йа-йа!
В одно мгновение ужасы ночи свалились с Джонса, подобно сброшенной одежде. Он снова полностью управлял своим рассудком, ибо осознавал вполне земную и материальную сущность того зла, с которым имел сейчас дело. Это был отнюдь не мифический монстр, а всего лишь опасный безумец. Это был Роджерс, облачившийся в дикое, очевидно им же самим сотворенное, кошмарное одеяние и явно намеревавшийся совершить свое мерзкое жертвоприношение богу-дьяволу, слепленному им из воска. Совершенно ясно, что он проник в помещение мастерской через заднюю дверь, выходившую во двор, нацепил на себя этот маскарадный костюм, после чего намеревался захватить врасплох запертую в ловушку и очумевшую от страха жертву. При этом он был поразительно сильным, и если оказывать ему сопротивление, подумал Джонс, то медлить нельзя. Сейчас он наверняка считает, что его пленник без сознания, поэтому Джонс решил застать его врасплох. Ощутив спиной порог, Джонс смекнул, что его волокут в темную как смоль мастерскую.
С отчаянием приговоренного к смерти он неожиданно подпрыгнул из своей полулежачей позы, на какое-то мгновение освободился от рук изумленного маньяка и уже в следующую секунду рванулся во мраке, вцепившись обеими руками в ловко замаскированное горло своего мучителя. Однако Роджерс тут же облапил его, после чего оба без каких-либо дальнейших приготовлений сцепились в отчаянной схватке. Атлетическая подготовка Джонса оставалась, пожалуй, его единственным спасением, поскольку взбесившийся противник действовал подобно машине жестокого разрушения, напоминая своей страшной неистовостью обезумевшего зверя.
Временами ожесточенная схватка оглашалась раздававшимися во мраке гортанными выкриками. Лилась кровь, трещала одежда, но наконец Джонсу удалось добраться до шеи маньяка, лишившегося своего устрашающего маскарада. Он не проронил ни слова и отдал защите собственной жизни всю энергию. Роджерс же бил кулаками, пинался, цеплялся, — царапался, кусался и даже плевался, время от времени находя силы для того, чтобы выкрикивать целые фразы. В основном это был его ритуальный жаргон, переполненный ссылками на «
С трудом контролируя свои движения, Джонс все же встал на ноги и, шатаясь, побрел вдоль стен в поисках выключателя, поскольку лишился как своего фонаря, так и большей части одежды. При этом он не выпускал из рук обмякшее тело соперника, волоча его за собой и с опаской ожидая нового возможного нападения, когда тот очнется.
Наконец добравшись до выключателя, он нащупал нужную рукоятку. Когда помещение приведенной в полный беспорядок мастерской залил яркий свет, он принялся связывать Роджерса веревками и ремнями, которые в изобилии валялись повсюду. Гротескный наряд хозяина музея или, точнее, то, что от него осталось, был изготовлен из какой-то совершенно необычной кожи. При прикосновении к ней кожа самого Джонса покрылась мурашками, и он почувствовал незнакомый, странно-прогорклый запах. Под одеянием он нащупал прежнюю одежду Роджерса и висевшие на поясе ключи. Совершенно выбившийся из сил победитель схватил их, понимая, что сейчас именно в этом его спасение. Маленькие оконца-щелки были закрыты плотными портьерами, и он решил их пока не трогать.
Смыв в одном из чанов следы крови, Джонс подобрал себе наиболее прозаический, и хотя бы отдаленно подходивший по размеру наряд из тех, что висели на костюмерных крюках. Осмотрев выходившую во двор дверь, он обнаружил, что та запирается на пружинный замок, и для того, чтобы ее отпереть изнутри, ключ не нужен. Связку с ключами он, однако, оставил при себе на тот случай, если придется вернуться сюда позже — теперь уже с подмогой, поскольку не сомневался, что без вмешательства психиатра не обойтись. Телефона в музее не было, однако его можно было найти в одном из близлежащих и круглосуточно работающих ресторанов или в какой-нибудь аптеке. Он уже было открыл дверь, когда из-за спины полился поток омерзительной брани. Обернувшись, он увидел, что Роджерс, все видимые увечья которого ограничивались лишь одной глубокой царапиной на левой щеке, наконец пришел в себя:
— Дурак! Отродье всех священных чудовищ! Сукин сын, воющий в водовороте Азатота! Ты мог стать священным и обрести бессмертие, а вместо этого предаешь
