перед ней, а сосулька в мозгу продолжала свое дело.
Прикоснувшись к ее разбитым губам, он пробормотал:
— Пегги-Энн.
Он еще раз прикоснулся и постарался сделать так, чтобы она улыбнулась.
Губы стали крошиться.
— Пегги-Энн, — снова позвал он, чувствуя, как ладонь наполняется какими-то крошками.
Он даже не догадывался, что хозяйка стоит у него за спиной, пока женщина не заговорила:
— На помойке ей и место, одно слово. Я ее хорошенько молотком исколотила, чтобы уж наверняка.
Добби издал протяжный крик и изо всех сил обрушил свой кулак на лицо живой женщины. Он продолжал кричать и бить ее, кричать и бить, покуда она не потеряла сознание. Или вообще не умерла.
А потом, чуть позже, но еще до того как собрать все, что осталось от Пегги-Энн, и потащиться куда- то через двор, не поднимая глаз от земли, он наклонился и попытался — но безуспешно — пальцами сложить губы квартирной хозяйки, заставить ее улыбнуться ему и Пегги-Энн. Ему показалось, что это надо было сделать.
Но теперь и женщина тоже не улыбалась, хотя, чуть подумав, он решил, что это правильно.
Рэймонд Вильямс
ГРОБОВЩИКИ
Худые, длинные, белые пальцы Сэмюеля Пила аккуратно вложили блестящий бронзовый шуруп в маленькое отверстие. Чуть удерживая его левой рукой за шляпку, он принялся энергично вращать отвертку, издавая при каждом повороте резкое хрипловатое покряхтывание. Затем он выпрямился и принялся разглядывать собственное творение. Большая бронзовая ручка располагалась точно на том месте, где ей и полагалось быть, и стала дополнительным украшением на безукоризненно отполированной стенке деревянного гроба. Затем он просунул тонкие пальцы внутрь рукоятки, энергично покачал ее, но она даже не шелохнулась, прочно схваченная шурупами. Он снова крякнул — на сей раз с видимым удовлетворением. Это была последняя ручка, и теперь ему оставалось лишь прикрепить к крышке гроба маленькую бронзовую табличку, после чего работу можно было считать завершенной. Пальцы нащупали лежавшую на верстаке тонкую пластинку, поднесли ее к глазам.
Джон Вильям Эдмундс
1786–1839
Каждая буква и цифра были отчетливо видны и ясно читались. «Да, — подумал он, — неплохую работу я проделал. Жаль только, что они не захотели добавить еще что-нибудь, например „Скончался в возрасте 53 лет“ или „Доктор медицины“, — тогда и заплатили бы побольше». Его мысли прервал неожиданный стук киянки по рукоятке стамески. Он обернулся и увидел своего напарника, работавшего за засыпанным стружками верстаком.
Томас Картер производил впечатление настоящего гиганта и вообще больше походил на кузнеца, чем на плотника. Сейчас его громоздкая фигура склонилась над крышкой гроба. Чуть поигрывали мышцы на крупных, даже толстых руках — он тоже наносил последние штрихи. Томас был отменным гробовщиком, но этот удался ему особо. А дело все заключалось в том, что гроб предназначался для покойного доктора Эдмундса — того самого человека, который в течение долгих и ужасных шести лет пользовал его больную мать, пока она медленно угасала у них на глазах. Для того самого доктора Эдмундса, который столько раз возился с его, Томаса, бесчисленными порезами, ссадинами и ушибами — то стамеска соскользнет, то молоток соскочит… И сейчас Томас в единственной доступной ему форме выражал доктору Эдмундсу всю свою благодарность и восхищение: делал для него гроб, в котором тому предстоит пролежать до тех пор, пока в Судный день Господь не призовет его к себе.
Сэмюель повернулся снова к своей пластинке, чтобы прикрутить ее к крышке гроба, когда дверь мастерской широко распахнулась и на пороге показался их хозяин — мистер Клайв Торнвуд.
— Что, не готово еще? — заметался по помещению его высокий пронзительный голос. — Напоминаю, что похороны завтра, а не через месяц.
Он засеменил по мастерской, проворно переступая своими паучьими ножками и быстро оглядывая черными глазами-бусинками проделанную работу.
— Гм, а что, ничего, а, Томас? Неплохо ты постарался, — проговорил он, быстро проводя пальцем по стенке гроба. — Сэмюель, а где пластинка? — снова заголосил он.
— Сэр, я как раз собирался ее приделать, — ответил тот, снова беря в руку отвертку.
— Гм, ну ладно, ладно. Давайте, только ничего не забудьте. Через час нам уже надо быть в доме покойника, — проговорил он и исчез так же быстро, как и появился, а через несколько секунд оба мастера услышали цокот копыт — хозяин отъехал от мастерской.
Немного позже тем же вечером трое мужчин медленно брели по булыжной мостовой — рядом с ними ехала повозка, на которую был водружен сверкающий лаком гроб. Подъехав к дому доктора, они с мрачными и серьезными лицами сняли свою поклажу и аккуратно пронесли ее в освещенную свечами переднюю гостиную. Сестра вдовы сообщила, что та очень устала за день и потому не может к ним выйти, однако если им что-нибудь понадобится, они смогут найти ее на кухне. Когда дверь за ней закрылась, они перенесли гроб на специально подготовленные для него подставки. Тело покойного лежало на столе, укрытое белой простыней.
— Так, подходите, пора начинать, — проговорил Торнвуд, сдергивая саван. — Я возьмусь за голову, ты, Сэмюель, бери ноги, а Томас поддержит снизу за поясницу. Томас, ты слышал, что я сказал? Берись за середину.
Томас медленно шагнул вперед с выражением глубокой скорби на лице. Его тяжелая нижняя челюсть заметно подрагивала, а на глазах поблескивали слезы. Доктор был одет в свой лучший черный костюм, через жилет тянулась толстая золотая цепь, конец которой утопал в кармашке, где лежали также золотые часы. На фоне темного облачения его сухая белая кожа, казалось, светилась в слабом мерцании свечей.
Они осторожно уложили покойника в гроб, затем столь же старательно расправили складки его одежды.
— Порядок, — сказал хозяин мастерской. — Сэмюель, закрывай крышку, а я пошел в «Три колокола». Ты идешь, Томас?
Томасу казалось, что он напрочь лишился голоса. Он лишь покачал головой, не отрывая взгляда от доброго, изборожденного морщинами лица, которое ему так часто приходилось видеть улыбающимся, радостным и которое сейчас выглядело таким бледным и безжизненным.
— А, ну ладно, сам разберешься. Как ты, Сэмюель?
— Сэр, здесь на пару минут работы — я догоню вас.
— Добро. Я закажу для тебя кружку эля.
Он повернулся и вышел, оставив двух работников рядом с гробом. Но если Томас нежным взглядом всматривался в лицо доктора, то внимание Сэмюеля явно больше привлекло то, что он увидел на теле покойного. Его наметанный глаз давно подметил и часы, и тяжелую цепь, а сейчас он неотрывно уставился на громадный камень, который украшал перстень, надетый на палец левой руки доктора Эдмундса. Если бы Томас ушел с хозяином, все эти вожделенные предметы уже перекочевали бы в его карманы, это уж точно.
— Томас, я и один здесь управлюсь. По-моему, тебе немного не по себе, — лукаво проговорил он.
