случае через несколько мгновений камень с глухим стуком, донесшимся до нас сквозь слой тугого жаркого воздуха, обрушился на голову котенка, из которой во все стороны брызнули крошечные мозги. Кошка-мать бросила ввысь резкий взгляд, и мы увидели, как ее глаза — настоящий зеленый огонь — уставились на Хатчесона. Затем она посмотрела на котенка, на его безжизненное тельце — совершенно неподвижное, если не считать мелкого конвульсивного подрагивания вытянутых лап, — по которым струились тонкие, как волоски, ручейки крови. Издав приглушенный вопль, так похожий на крик человека, она склонилась над своим чадом и принялась зализывать страшную рану, время от времени издавая глухой стон.
Внезапно она, казалось, поняла, что котенок мертв и вновь посмотрела вверх, на нас. Никогда мне не забыть этого взгляда, выражающего, пожалуй, всю ненависть на свете. Ее зеленые глаза сверкали ярким пламенем, острые белые зубы сияли в ореоле алой влаги, тягуче капавшей с губ и уголков пасти. Сжав челюсти, она до предела выдвинула когти на обеих передних лапах и прыгнула почти вертикально вверх, явно пытаясь достать нас. На излете вывернувшись дугой, она — опять дикая случайность? — рухнула на труп котенка, и ее черная шелковистая спина и бока повернулись к нам, поблескивая кровью и мозгами малыша.
Лицо Амелии страшно побелело, и я поспешил отвести ее от края стены. Усадив жену на скамью, я вернулся к Хатчесону, который продолжал молча разглядывать разъяренное животное.
— Пожалуй, это самая лютая тварь, которую я когда-либо видел, — признался он. — Лишь однажды мне довелось видеть еще большую ярость, правда, тогда это был человек, женщина. Одна индианка из апачей сводила счеты с бандитом по кличке Щепка — эту кличку он получил за то, что буквально разорвал ее младенца, которого его головорезы похитили во время одного из своих рейдов, а матери устроили пытку огнем — медленное поджаривание на горящих лучинах. Тогда эта индианка бросила на него такой взгляд, что он, казалось, должен бы был прорасти на морде Щепки. Целых три года она преследовала бандита, пока наконец ее соплеменники не схватили его и не передали ей. Тогда-то мне и довелись увидеть ту улыбку на ее лице — наш отряд ворвался в индейский лагерь, и, обнаружив Щепку, я сразу понял, что он вот-вот испустит дух. По его лицу ползла последняя судорога, и мне почему-то показалось, что ему отнюдь не жаль уходить из этой жизни. Крутой он был парень, и за все им содеянное я никогда бы не протянул ему руки — ведь он был белым человеком, во всяком случае казался таковым. Однако я думаю, что за свои злодеяния он получил сполна.
Слушая Хатчесона, я заметил, что кошка продолжает отчаянные попытки запрыгнуть на стену. Снова и снова она разбегалась и бросалась почти вертикально вверх, иногда достигая значительной высоты. Похоже, её нимало не беспокоила та боль, которую она должна была испытывать, всякий раз тяжело падая на землю. Напротив, она с удвоенной энергией, даже какой-то рьяностью, повторяла свои попытки, а облик ее с каждым разом становился все более угрожающим.
Хатчесон был добрым малым — мы с женой неоднократно отмечали проявления его искреннего сочувствия и к животным, и к разумным существам, — и сейчас можно было видеть, что он не остался равнодушным к этим взрывам отчаянной ярости осиротевшего животного.
— Представляю, что должна чувствовать эта бедняга, — проговорил он. — Ну-ну, малышка, извини, я же не хотел, просто так вышло. Хотя тебе, конечно, от этого не легче. Нет, правда, раньше со мной ничего подобного не случалось. Вот до чего доводят дурацкие игры взрослых! Похоже, мне с моими руками-крюками даже с кошками нельзя играть. Послушайте, полковник, — как я успел заметить, он весьма свободно награждал людей подобными званиями и титулами, — я не хочу, чтобы у вашей жены из-за этого случая сложилось превратное обо мне мнение. Честное слово, я никак не ожидал, что так получится.
Он подошел к Амелии и пространно извинился. Моя жена заверила его в том, что не сомневается в случайности этой смерти. Хотя, конечно, и очень прискорбной. Мы все подошли к краю стены и заглянули вниз.
Потеряв Хатчесона из виду, кошка пересекла ров и сейчас сидела на его противоположном краю. Вся ее поза свидетельствовала о том, что она готова в любое мгновение броситься вперед.
И действительно, едва заметив нашего друга, она прыгнула с дикой, почти недоступной для понимания яростью, которая выглядела бы гротескной, не будь столь реальной. Вновь приблизившись к стене, она не стала предпринимать новых попыток взобраться на нее и лишь неотрывно смотрела на Хатчесона, словно надеялась на то, что ненависть и лютая злоба могут дать ей крылья, на которых она смогла бы преодолеть разделявшее их расстояние.
Амелия чисто по-женски всерьез восприняла все происходящее и озабоченно порекомендовала Хатчесону:
— Вам надо быть настороже. Будь это животное поближе, оно бы не преминуло попытаться убить вас. Посмотрите, у нее глаза настоящего убийцы.
Хатчесон беззаботно рассмеялся.
— Извините, мадам, просто не мог сдержаться. Мужчина, воевавший с медведями-гризли, страшится обычной кошки!
Услышав его смех, животное неожиданно изменило поведение. Оставив попытки запрыгнуть или вскарабкаться на стену, оно снова подошло к мертвому котенку и принялось лизать его как живого.
— Смотрите! — воскликнул я. — Вот она — реакция слабого существа на присутствие настоящего мужчины. Даже эта зверюга в разгар лютой ярости распознала голос господина и подчинилась ему.
— Как индианка… — пробормотал Хатчесон, и мы продолжили нашу прогулку по крепостной стене.
Время от времени заглядывая через край парапета, мы замечали, что кошка неотступно следует за нами. Поначалу она то и дело возвращалась к котенку, но когда расстояние между ними увеличилось, взяла его в зубы и уже с этой ношей продолжала свое шествие. Правда, спустя некоторое время мы увидели, что она снова одна; видимо, спрятала труп где-нибудь в укромном месте. Эта настойчивость лишь усилила тревогу Амелии, которая еще пару раз ненавязчиво повторила свое предупреждение. Американец продолжал отшучиваться, но, заметив, что женщина не на шутку встревожена, сказал:
— Мадам, повторяю, не стоит преувеличивать опасность этой зверушки. Ну что вы, в самом деле! И потом, я достаточно бдителен и вооружен, — он улыбнулся и похлопал себя по кобуре пистолета на поясе. — Чтобы покончить с вашим беспокойством, я просто пристрелю эту драную кошку, вздумавшую раздражать благородных дам, хотя и рискую оказаться в полиции за ношение оружия без специального разрешения.
С этими словами он посмотрел вниз, И кошка, заметив его, с негромким урчанием скрылась в зарослях высоких цветов.
— Ручаюсь, — продолжал Хатчесон, — что у этой зверюги достаточно хорошо развито чувство самосохранения. Боюсь, больше мы ее не увидим. Сейчас она вернется к своему котенку и устроит панихиду.
Амелии не хотелось продолжать этот разговор, а Хатчесон, видимо из сочувствия к ней, также отказался от прежнего намерения пристрелить кошку.
Недолго посовещавшись, мы отошли от стены и направились к деревянному мосту, соединявшему Бург с пятиугольным зданием Башни пыток. Проходя по нему, мы, однако, не заметили, что кошка продолжает преследовать нас. При виде нас к ней будто вернулась прежняя свирепость, и она опять попыталась отчаянным прыжком заскочить на стену. Хатчесон не сдержал смеха.
— Прощай, старушка! Извини, что попортил тебе нервы. Впрочем, время — лучший лекарь. Будь здорова!
Заканчивая долгую прогулку по прекрасному ансамблю готической архитектуры, мы почти забыли про неприятный утренний эпизод. Раскидистые и благоухающие в цвету лимонные деревья, шелест листвы и дивная красота простиравшегося перед нами ландшафта почти стерли из памяти инцидент с котенком.
В этот день мы оказались единственными посетителями Башни пыток, и эта малолюдность была нам явно на руку, поскольку предоставляла практически неограниченное время, чтобы тщательно разглядеть каждый экспонат. Да и старый служитель Башни, чувствовалось, несколько оживился, увидев в нас единственных поставщиков чаевых в этот день. Естественно, он был готов выполнить любую нашу просьбу.
Башня пыток была мрачным местом, несмотря на то что тысячи посетителей неизбежно привносили в ее атмосферу оттенок живого веселья и радости. Когда мы вошли, она буквально излучала волны мрачного
