времени!
Размышляя так, я бежал (именно так — бежал) по гравийной дорожке, соединяющей Резиденцию со зданием Штаба, и прикидывал меры, которые следует предпринять. Текст Конституции, ей богу, сяду писать сегодня же. За основу, пожалуй, возьмем американскую конституцию, только с Монархом вместо Президента. Власть северо-американских президентов, вопреки мнению русской прогрессивной интеллигенции необычайно велика, она значительно шире власти большинства ныне царствующих королей или императоров монархических государств, благодаря чему, вероятно, США и добились таких успехов во внешней политике, не смотря на якобы ярко выраженное «демократическое» устройство. Однако подписывать конституцию и объявлять об изменении основ государства, стану только после победы. Никаких уступок и реверансов в военное время совершать не следует — это признак слабости, не столько для внутренней оппозиции, сколько для атакующего врага и скользких жадных союзников. А Думу разгоним сегодня же. Николай — душа-человек, безвольный бездельник и дитя-праведник. Однако же я — не он, и прощать предателей не намерен.
После того как в голове созрело некое понимание происходящего и определились позиции главного моего врага, — крикливых говорунов в Думе, — в мозгу созрел простейший по сути план, и возбужденное волнение понемногу сошло на нет. Причины краха, как мне казалось, заключались в нерешительности Николая Второго. Измена Думы теперь была очевидна, разгон же нескольких сот бездельников-депутатов сложностей для Императора не представлял. Сформировав примерный рисунок дальнейших действий, совершенно упокоенный и уверенный в себе, я вошел в здание Генерального штаба.
Как бы там ни было, размышлял я, начать «разгон» следовало с частичной замены министров правительства, ибо только с его молчаливого согласия скромные митинги протеста могли перерасти в массовые выступления, бушующие ныне на улицах Петрограда. Первым кандидатом в списке предстоящего «парада отставок» стоял, разумеется, министр внутренних дел. Я решил отдать об этом приказ немедленно, как только рука коснется телефонной трубки.
Ступени парадной лестницы, покрытые красной ковровой дорожкой, медленно проплывали под моими ногами. Поднявшись на лестничную площадку, я задумчиво остановился. Что-то … смущало.
Хотя вина Протопопова в стремительном развертывании восстания просматривалась очевидно, не очевидным было представлялось другое — я не был уверен в его предательстве. Поведение министра внутренних дел, в каком- то смысле оставалось в рамках обычной логики закоренелого бюрократа и могло быть объясненообъясняться не изменой, а нерешительностью и отсутствием способностей для разрешения нештатных ситуаций, — как и в случае Хабалова. Но главное, собственно, заключалось даже не в том!
Я понятия не имел, на кого можно было бы заменить Протопопова на посту министра полиции. Люди вокруг меня находились сплошь незнакомые, известные разве что по сухим «энциклопедическим» справкам, и
В сложившейся ситуации, Протопопов выигрывал по сравнению с любыми другими потенциальными вариантами. Он УЖЕ был министром УЖЕ и, значит, хотя бы оставался знаком со структурой и функциями министерства. В качестве «товарищей министра» и руководителей департаментов были поставлены его люди, и значит, ему не придется перед подавлением выступления ломать голову над кадровыми вопросами, как приходится сейчас это делать мне. При полном отсутствии других кандидатов на кресло министра внутренних дел, уже одно это было служило достаточным аргументом, чтобы не менять его на скаку.
Махнув рукой, я продолжил подъем по лестнице, решив оставить Протопопова — не из доверия, а от элементарной безысходности. Смешно, но в гигантской России, я не знал никого, кто был бы способен в ближайшие дни и часы сменить ублюдка на его месте. И все же…
Забастовки в Петрограде начались точно двадцать четвертого февраля, вВ день, — когда я выезжал из столицы. Еще гремела музыка в Зимнем, и Николай со своими домашними изволил ужинать в парадной столовой, а тучи уже сгущались, лавочники переписывали ценники в магазинах, а фабриканты — составляли черные списки для массовых увольнений. Аристократы, дымя сигарами и посасывая вино, трепались в своих салонах о необходимости социальных преобразований, а Думцы, должно быть, в предвкушении потирали руки. И обо всё этомО чем Протопопов — знал.
Не представляю, на какие жертвы пришлось пойти фабрикантам, чтобы объявить массовые локауты. Чтобы решиться на такой шаг, владельцыам заводов и фабрик должны были дать получить очень сильные гарантии компенсации, чтобы они — в разгар войны — решитьсялись сорвать фронтовые поставки. В дело, как минимум, были замешаны миллионы рублей, а может даже и— дойчмарок. А может, я неуютно поежился — и фунтов стерлингов. Последнее предположение, кстати, не было являлось таким уж и смешным. При последнем визите союзники показали, что не довольны моей настойчивостью в вопросах турецких проливов, и сейчас, вполне вероятно, пытались найти замену несговорчивому монарху.
О введении карточной системы и милитаризации крупных заводов речь шла уже очень давно. На неоднократные замечания Николая министры постоянно докладывали, что «дело движется». Обвинять их в сознательном уклонении от введения карточек и отказе от национализации заводов, было действительно, было невозможно. Россия в 1917 м году оставалась единственной воюющей державой Европы, в которойгде хлеб свободно покупали в магазинах, а не получали по карточкам, согласно установленной норме. При любом раскладе, это следовало считать плюсом, а не минусом правительственной политики. Я был шокирован, когда узнал, но дело обстояло именно так! В Германии и во Франции уже давно жили впроголодь, и только в богатейшей России народ покупал продукты без каких-либо ограничений. События последних трех дней как будто являлись карой за относительно хорошее по сравнению с прочими странами состояние экономики. Это истина казалаось вывернутой на изнанку, казалась полной, неописуемой глупостью, она противоречила логике — но оставалась но оставалась фактом. Самое лучшее обеспечение продуктами во время войны привело к событиям, грозящим уничтожить страну.
Наконец, мы с Фредериксом поднялись в комнату, и измотанный навалившейся работой связист протянул мне телефонную трубку.
Разговор с министром полиции звучал странно и угрожающе. Он произвел на меня впечатление гораздо худшее, чем недавняя «скромная» перепалка с начальником Штаба и сопливые рыдания начальника гарнизона. Обычно сдержанный розовощекой толстяк Протопопов чудовищно преобразился. Знакомый голос его казался неузнаваем. Куда делся этот привычный заискивающий тон сановника и лизоблюда?
Вальяжные, успокоительные нотки его доклада, как будто гладили меня по голове — словно дурного полуслепого щенка. Я оборвал министра самым решительным образом:
— Несете чушь, Александр Дмитриевич. И Хабалов, и министр Беляев уверены в том, что беспорядки спланированы заранее, и подготовлены Государственной думой, — зЗаявил я прямо, стремясь услышатьвидеть его реакцию. — Зная факты, сомневаться в этом может только полный кретин. Нити заговора, как я понимаю, тянуться к политическим союзам, сумевшим перетянуть на свою сторону купечество и фабрикантов.
— Это так, Ваше Величество, — произнес он совершенно обычно.
От такого заявления меня чуть не перекосило.
— Что именно вам известно? — почти прорычал я в трубку.
— Ничего особенного, — ответил министр ровным голосом, в котором не дрогнула даже ни одна нотка, — о возможном заговоре мне докладывали очень давно. Дважды, я докладывал о нем вашему величеству лично. Примерно месяц назад, 27 января сего года, я имел свидание с начальником отделения полиции по охране общественного порядка, руководителем службы тайных агентов генерал-майором Глобачевым, который докладывал мне о том, что Гучков и прочие лидеры Думы готовят государственный переворот. Авангардом движения Думы является рабочая группа военно-промышленного комитета Думы,
