оглянулась на Грейс, как всегда по утрам быстро окинув ее озабоченным материнским взглядом, молчаливо не одобряющим вызывающего наряда бунтарки-дочери.
Для Энни Белински день без платья с блестками прожит зря, день без полного макияжа немыслим. Черная ирландская гамма, которую Грейс упорно не хочет расцвечивать, – смертный грех. Энни протянула руку, с отвращением сбросила с плеча подруги густую волну темных волос.
– Меня просто бесит, что они у тебя так растут. После твоей смерти сниму скальп, сделаю себе парик. Все равно на тебе зря пропадают.
– В них голове тепло, – улыбнулась Грейс.
– Ты у нас из кроманьонцев. Вот, смотри-ка! – Энни распахнула накидку, продемонстрировав замшевую бахрому цвета зеленого лайма, нашитую рядами от шеи до щиколоток, чем и объяснились новые контактные линзы. Она всегда подбирает цвет глаз в тон одежде. – Толстушка Энни намерена нынче разбить пару-тройку сердец.
– Ты уж мешок осколков набрала.
– Правда. – Энни вздохнула, глядя в решетку лифта, откуда ей прямо в глаза ухмылялась лопоухая трафаретная обезьянья мордашка из мультфильма. – Как это Родраннеру, черт побери, удалось ее перекосить? Носки своих ботинок выравнивает с помощью рейсшины, а трафарет не мог прямо поставить.
Грейс наклонила голову, разглядывая обезьянку.
– Не пойму, почему просто не отпечатать рисунок на лазерном принтере с настоящего логотипа. Это уже похоже…
– На манию?
– Вот именно. На манию.
Харлей напоминал «Ангелов Ада»[4] больше любого другого Ангела Ада, которого Грейс в своей жизни видела, – огромный, могучий, татуированный, бородатый и грозный. Он ждал лифта, подняв перед ними решетку, с пончиком в зубах, оставив за собой на деревянном полу второго этажа след из сахарной пудры.
– Ангелы воспарили, – ухмыльнулся он сквозь пончик, с которого ему на грудь просыпалось немного пудры.
– Кретин. – Энни протиснулась мимо него.
– Эй, я же для вас решетку открыл!
Грейс сочувственно погладила его по щеке, направляясь к беспорядочному скопищу письменных столов и компьютерного оборудования посреди помещения, в котором ничего больше не было. Приветственно махнула Родраннеру, тонкому, гибкому, как бобовый стебель, занимавшемуся в теплом желтом костюме из лайкры йогой в дальнем углу.
– Грейс, Энни, слава богу. Голоса разума. Харлей колеблется и сомневается.
– Я говорю, кретин, – буркнула Энни, кладя кейс на свой стол и глядя на белый бакалейный пакет, зажатый под мышкой у Харлея. – Я велела больше не приносить сюда эту дрянь. – Она не сводила глаз с пакета. – Лимонная горчица есть?
– Как всегда. – Он протянул ей пакет.
– Хрен моржовый. – Энни вытащила датскую лимонную горчицу.
Харлей выудил бутерброд, откусил, прошамкал с полным ртом:
– Знаете, я очень долго думал. Насчет последнего убийства. Трудновато будет, как думаешь, Грейс?
– Нет. – Она повесила пальто на вешалку у своего стола. Пистолет теперь покоится, как полагается, в кобуре, болтавшейся низко под левой рукой. Черные лямки скрыты под черной футболкой.
Харлей плюхнулся всей тушей в ее кресло, сияя улыбкой.
– Обалденно выглядишь нынче утром. Сплошное блаженство. Мадонна.
– Какая Мадонна?
– Любая.
– Не старайся меня умаслить, Харлей. Мы прикончим его точно так, как других.
– Никаких изменений не будет, – объявила Энни.
– Что ж, я и не ждал ничего другого. Женщины по натуре обидчивы, но вы не до конца продумали дело. Именно с этого типа все началось. Если б не он, не пришлось бы нам убивать остальных. Если надо приговорить кого-то к насильственной смерти, так только его.
– Может быть, только если бы мы его сразу убили, – вставил Родраннер, делая очередную растяжку. – Честно сказать, мне все так надоело, что я был бы счастлив, если бы больше вообще никого не пришлось убивать.
– Да ты совсем с глузду съехал? – взревел Харлей. – Его надо убить.
– А то!
– Причем каким-нибудь жутким способом. Может, бензопилой распилить?
Энни сверкнула на него глазами:
– Знаешь, что меня больше всего пугает, Харлей? Твой неугасающий энтузиазм в подобных делах.
– А чего я такого сказал? Я люблю свое дело.
Грейс согнала Харлея со своего кресла и села.
– Выстрел в голову из двадцать второго калибра, как прежде.
– Да ну тебя, – жалобно протянул Харлей.
– Забудь, – приказала Энни. – При голосовании ты в меньшинстве.
Он всплеснул руками:
– Вы просто новорожденные котятки.
– Все правильно, – заключила Грейс. – Надо следовать установленному порядку.
– Митч имеет право голоса. Где он, черт побери?
– В аэропорту, – напомнила Грейс. – Даже если он тебя поддержит, все равно три наших голоса против двух.
– Проклятые киски… Ох, боже… – Харлей выпучил глаза на Энни, сбросившую накидку и впервые предъявившую на всеобщее обозрение трепещущую желтовато-зеленую бахрому. – О господи, – повторил он, разглядывая ее и дергая себя за вырез футболки. – Вы только посмотрите, она шевелится! Это уже сексуальное домогательство!..
– Ну, договорились? Можно работать? – Родраннер коснулся руками ступней и выпрямился в полный рост, словно женщина, разрешившаяся от бремени.
– Давай, – кивнула Грейс, глядя, как невероятно длинные руки и ноги находят нужный ритм и несут его к компьютеру. В шести с половиной футах над полом тянулась потолочная балка, под которой Родраннеру пришлось пригнуться.
5
Шериф Майкл Холлоран смотрел, как Дэнни Пелтиер вытаскивает из багажника автоматический пистолет двенадцатого калибра и проверяет обойму.
– Дэнни, черт побери, что ты делаешь?
– Осматриваю оружие, сэр.
Дэнни – новоиспеченный выпускник полицейской школы и, хотя на ум при виде него приходит определение «шустёр бобёр», прискорбно остается ни к чему толковому не пригодным. Почти год два-три раза в неделю чистит свое незаряженное оружие, каждый вечер до блеска надраивает жетон и ботинки, заглаживает складки на брюках так, что ими лимон можно резать. Это пройдет, со временем он будет вести себя как все прочие.
Холлоран наблюдал за ним, прихлебывая из чашки слишком горячий кофе, стараясь прогнать
