Крепление застонало. Как можно было догадаться, оно держалось в бетоне за счет не слишком глубоко вкрученных шурупов.
«Дурачье! — усмехнулся Катилина, медленно отваливая от гладкой поверхности вместе с выворачиваемыми из стены шурупами. — Рассчитывали только на запуганных девок? Думали, никто не попытается? Чтоб вы все сдохли, ублюдки!»
Уже было плевать на расклады и шансы. Вокруг стояло сто пятьдесят человек охраны, вооруженных и более крупных, более сильных, чем он. Вернее — она, тонкая девушка с голубыми глазами. Но он уже сделал свой выбор. Крепление с мясом вырвалось из бетона, и старый убийца, хрюкнув, с грохотом рухнул на пол.
И тут же вскочил.
На него смотрели Мерелин и другие. Крики и плач вдруг замерли. Двадцать пар глаз наложниц уставились на голубоглазую шатенку с распущенными волосами. Сто пятьдесят пар глаз охранников, только что обративших внимание на инцидент и отвлекшихся вследствие этого от забавного действия за стеклом, — тоже. Было видно, что местные стражи сильно удивлены и слабо представляют себе опасность, исходящую от голой девицы в стальном ошейнике с цепью.
— Э! — заявил ближайший охранник. — Ты это чего? Стену испортила, дура…
— Ничего, поправим, — уверенно заявил Катилина. В руках его была цепь — тонкая, с массивным креплением на конце. Такая же тонкая, как его новое женское запястье. Он оскалился. Как всякий катафрактарий, в прошлом он довольно ловко пользовался кнутом. Гонял лошадей на выгуле. На собственном выгуле — собственных лошадей!
«Ну, сволочи, зашибу!» — вспыхнуло в голове.
Кисть дернулась, закручивая петлю, цепь прыснула в воздух.
Месяц назад, до своей мнимой смерти, он мог гасить свечи, орудуя кнутом.
И он погасил!
Первой стальная полоска крепления опустилась на рожу защитника стен.
Шурупы вонзились как когти — и вырвали глаз! Враг рухнул.
Вторым пал высокий, тот, что скалился, глядя в застенок. Металлическая полоска раздробила ему висок.
Третий, четвертый, пятый! В отличие от двух первых, он не убил их, застывших с раскрытыми от удивления ртами, а только свалил на землю, порвав цепью лицо и… ворвался в застенок.
Развернулся, захлопнул за собой дверь. Со спущенными штанами, тридцать человек нависали там над беззащитными телами его товарок. Лишенные шокеров и оружия, насильники не могли защититься. Краем глаза он видел, как застывшие было в шоке охранники снаружи, вдруг ожили, разбуженные криками своих раненых товарищей, и засуетились, пытаясь проникнуть внутрь, но бесполезно. Замок стеклянной двери был крепок.
Катилина встал у стены, и цепь свисала с его новой тонкой руки как ядовитая кобра.
Тридцать насильников без оружия и портков смотрели на него расширенными от удивления глазами. Пока — без страха. Однако пять девушек, прикованных к постаментам, выгнувшись из своих ломанных поз, взирали на него просто с ужасом.
— Ты… — неуверенно сказал один из подонков, — а ну-ка брось цепь!
Губы легата сложились в оскал.
— Цепь бросить? Лови!!
И он метнул длинную железную ленту в голову своему врагу. Лицо охранника брызнуло кровавыми каплями, и потное тело рухнуло навзничь, буквально влепившись в пол.
В камере возникло движение. Рыча и стеная, тридцать мужчин бросились врассыпную. Кто-то упал, запутавшись в штанах, сбитый с ног товарищем или наткнувшись на постамент с распластанной на нем агнаткой. Если б они решились подавить его массой, то смяли бы разом, как танк сминает траву, но трусость — главная составляющая души каждого вертухая — заставила толпу насильников дрогнуть. Мечась, они спасались от его жестоких ударов.
А цепь порхала по комнате как живая, раздирая лица, кроша черепа, захватывая шеи.
Удар. Бросок. Удар. Оттяжка.
Цепь пела и танцевала, закручиваясь в петли, выписывая немыслимые «восьмерки». Так ловко, с таким жаром и мастерством кавалерист Катилина не крутил стальной кнут еще никогда.
Бросок! Оттяжка. Удар! Удар!
Получите, сволочи, получите! И лишь когда комнатка превратилась шевелящееся месиво из раненых, окровавленных, напуганных людей и нескольких трупов, шипение наручного бластера вдруг заставило его обернуться.
Глазго Деморти выстрелил в стекло, и перегородка лопнула. Вооруженные евнухи вдруг заполнили комнату мощными тучными телами. Луч скакнул в сторону Кэти, разрезав цепь, и женское тело рухнуло, сраженное ударами нескольких шокеров сразу…
Несколько минут после этого напуганные охранники с энтузиазмом тыкали в Катилину разрядниками и просто лупили наотмашь, используя шокеры как дубинки. По ногам, по рукам, по лицу…
Наконец Деморти отогнал их. Посмотрел сверху вниз на поверженную окровавленную рабыню, ожидая, пока товарищи по службе осмотрят в комнате пострадавших.
— Что там с ребятами? — спросил он без интонаций.
— Пятеро мертвы, господин. Восемь человек без сознания. Остальные целы, но много травм и рассечений.
— Прыткая, сука, — произнес старший евнух задумчиво и взвесил на руке свой махейр, который только что, несколько раз вонзал в ее плоть болевыми контактами. — Ничего, бойцов воскресим… Ну что, хватило тебе?
Последняя фраза предназначалась бунтарке.
Катилина сплюнул. Зубы в кровавой пене вылетели на пол. От разрядов электрических дубинок его сильно трясло.
— Н-нет, — процедил он сквозь сжатые судорогой зубы, — м-м-мало.
Лицо Глазго исказила жуткая гримаса. Он размахнулся и со страшной силой ударил Катрину в челюсть подкованным сапогом. Та клацнула, и Катилина отлетел в сторону тяжелым мучным пакетом.
— Ну? А сейчас? — спросил евнух самодовольно.
Язык во рту Катилины, этот нежный горячий женский язык почти не ворочался. Челюсть двигалась как вставная. Со стороны он не видел свое лицо, но на ощупь губы уже напоминали мясистые баклажаны. Надутые, но рваные как тряпка.
И все же эти губы еще слушались его воли.
И…
— Ма-ло, — все еще сквозь судорогу прошептал он ими.
Глазго быстро шагнул вперед и с размаху, по-молодецки, со всей дури пнул девушку в грудь. Что-то треснуло внутри Кэти, и легкие харкнули кровью.
— А так?!
— Щенок-кх, — прошептала та, задыхаясь и дрожа на полу свернутым, беспомощным клубком. Такими подковами… дух вышибают… одним ударом! Слабо?!
Кулаки Глазго сжались. От ярости он задрожал. Вокруг стояли охранники, его ребята. И пятеро трупов товарищей лежало сразу за ними. Те, что стояли, смотрели на эту сцену, не отрываясь, видя унижение своего предводителя. А он, бессильный перед ее презрением, возвышался над обнаженной поверженной девушкой и впивался ногтями в собственные ладони. Голова у евнуха закружилась.
Прицелившись, он пнул ее снова. В печень. Точно и страшно.
— А так хорошо?
— Не-ет, — голос агнатки уже почти не расслышать.
Удар.
— А вот так?
— Не-ет…
Удар!
