полураспустившуюся розу.
Она медленно удалялась, специально давая рассмотреть стренги внутри слишком тесной юбки. Бедра ее плавно терлись о нежнейший шелк.
Странная штука жизнь, но понимаешь это только тогда, когда кто-нибудь умрет.
Алик вспомнил со стыдом, что так и не отдал Вандерхузе десятку. Жене что ли передать? Да не было у него жены, одернул он себя. Он только трахал всех подряд, но никогда не имел привычки жениться. На фига жениться, если все дают и так? Вот Алику никто не дает. И даже самая страшная грымза даст только после того, как женит его на себе.
Все у Сашки было без проблем. Ни с жизнью, ни, как оказалось, со смертью.
Именно в этот момент, ни секундой раньше, ни секундой позже, Алик вдруг какими-то окольными путями в своих размышлениях, пришел к довольно неожиданной для себя мысли. А была ведь у Сашки какая-то проблемка. Даже не проблемка. Небольшой косячок. Непонятка.
Все дело в том, что в последнее время Сашка был уверен, что за ним следят.
Сначала в шутку все переводил, а уже потом на полном серьезе жаловался на кого-то там. На кого?
Пару раз сказал, что кто-то лазит в его комп. Нонсенс. Во-первых, там пароль стоит. Во-вторых, Башня работает в одну смену, и после них сюда просто так не попадешь.
Была, была у Сашки какая-то мыслишка, что подспудно подтачивала его. В последние дни на него вообще паранойя напала, он вбил себе в голову, что это он, Алик, к нему лазит. Вчера остановил его перед самым уходом домой и серьезно уже так спросил: не лазил ли он в его компьютер? А когда он ответил, что нет, еще переспросил: точно?
Куда уж точнее. Лежит теперь в одном интересном месте, уже вопросов не задает.
Самое знаменательное заключалось в том, что вспомнил Флоров об этом только сейчас, а когда рассказывал все как на духу старлею, то об этом напрочь забыл.
И почему свидетелей сразу допрашивают, когда с испугу имя свое забудешь, не только что всякие разные подробности?
Компьютер!
Он посмотрел на электронный ящик с многозначительно потухшим экраном. Там же личные Сашкины файлы. Вот тебе и конфисковали все! Таскайте теперь, пацаны, пустые блокноты.
Говоря так, Алик знал, что и пальцем не пошевелит, чтобы глянуть, что там. Во всяком случае, не сегодня. На недельке как-нибудь. И то по работе. Может так статься, что понадобится дополнительная оперативная память.
На недельке. На следующей.
Недобро притихший компьютер напрягал.
Показалось, что за спиной кто-то есть, а там никого не было, кроме окна и семнадцати этажей пустоты.
Домой, что ли отпроситься? Но он знал, что не рискнет. Дегенерата видеть неохота, человек он простой, любит называть вещи своими именами, обзовет еще Сашку трупом, и вообще станет херово.
Напарника бы скорее дали, с тоской подумал Алик, оглядывая опустевшую комнату. А то одному совсем жутко.
Но напарника ему дали не скоро, но когда все-таки дали, то он самому врагу не пожелал бы и тысячной доли тех мук, которых он из-за него натерпелся.
Г Л А В А 2
Н А В Я З Ч И В Ы Й С О Н
Наталью Флорову очень тревожила судьба младшего брата. Она уже не могла видеть, как он мучается. Четвертый десяток на исходе, нет ни семьи, ни карьеры.
Сама Наталья, в силу сложившейся в последнее время на Руси традиции тянула как вол, надрываясь за всю семью. Да и кому тянуть как не ей? Муж простой докер, после всех налогов больше десяти тысяч на руки не получающий.
Наталья работала врачом. В последнее время некоторые ее коллеги, несмотря на официально нищенскую зарплату, вдруг стали резко богатеть. Деньги тянули с клиента во всевозможные нелегальные фонды добровольно-принудительных пожертвований, которые использовались исключительно на зарплату отдельных хорошо пристроившихся людей в белых халатах.
Оказавшийся у кормушки доктор мог позволить себе купить иномарку, дачу и даже, при удачном раскладе, если пациент чертовски богат и вдобавок смертельно болен, то и квартиру.
Богатели все, кроме Натальи и ее брата. На себе она давно поставила крест как на не умеющей жить: тянуть деньги с больных она так и научилась, но брат-то, брат.
Умница, все схватывает на лету. В крупнейшем в стране порту работает, а нищета нищетой. Почему Бог так несправедлив и наказывает все время одних и тех же, будто не знает других имен?
Наталья даже решилась показать брата своему хорошему знакомому Галузину Геннадию Степановичу, заведующему реанимационным отделением.
В поликлинике про Галузина болтали всякое, и про связь с портовой мафией поговаривали, но Наталья не верила никому, считая того глубоко порядочным и профессиональным человеком. Не преступление, если он получает за свою труднейшую работу заработанное потом и кровью вознаграждение.
А работа у Галузина не приведи господи. Человек каждый день людей с того света вытаскивает, поэтому и пьет, наверное, а как выпьет, часами говорит о своих травленных и задавленных, пересыпая речь отборным матом. Но впрочем, это общая беда всех врачей. По статистике, эти люди сугубо интеллигентной профессии самые изощренные матершинники.
Галузин к просьбе пообщаться с братом отнесся благосклонно, ибо знал, что будет к беседе и плов с гусятиной и коньячок. Любил поесть на халяву, хотя никогда бы в этом не признался.
Придя по-обыкновению пораньше, он успел и принять и вкусить, когда раздался звонок в дверь, и в дешевой синтетической куртке появился Алик. Такую куртку в дорогом городе, где даже школьницы носили кожаные плащи, имел он один, и сердце Натальи жалостливо, по-бабьи, сжалось.
Галузин щедро плеснул хозяйского коньяку себе и чуть менее щедро Алику. Тот хватил с дорожки и потянулся к гусятине.
— Ты ему не наливай больше, а то алкашом станет, — сказала Наташа в сердцах, и рука Флорова замерла на полпути, а потом он взял кусок поменьше, а не тот, который хотел. Тот взял Галузин.
— Как скажешь, хозяйка, — Галузин еще более щедро плеснул себе, выпил и со вкусом продолжал начатый бесконечный рассказ. — Привезли тут одного, уксус выпил. Вместо трахей одно сопли. Выжил подлец, даже трубки не пришлось ставить. Инвалидом будет.
Сказано было так смачно, главное вовремя — Алик как раз тщился проглотить первый кусок — и Флоров не замедлил поперхнуться.
— Чего ты на плов накинулся? — Возмутилась сестра. — Голодный что ли? Ты умного человека лучше послушай. А ты ешь, Гена, я тебе еще положу. И сервелатику порежу.
— Режь, — милостиво разрешил Галузин.
Так как рюмку у Алика предусмотрительно забрали, то доктор опять налил себе одному и откушал.
— Ну, я вас оставлю, поговорите себе, — заторопилась Наталья и тактично вышла.
— Ну, какие твои проблемы? — Поинтересовался Галузин.
Алик ответил, что, в общем-то, никаких.
— Сердце не беспокоит? У тебя вдавленная грудная клетка, что ведет к недоразвитию правого желудочка сердца. Аномалия ерундовая, с такой до восьмидесяти живут.
— Я согласен до восьмидесяти.
— Ты с такими делами не шути, — сразу посерьезнел Галузин. — Инфаркт и все. Тебе сколько лет? Одного такого на днях привезли, все ребра ему переломали, но так и не откачали. Аж сердце ему порвали.
Ненавижу врачей, подумал Алик. Особенно, реаниматоров.
— Кошмары не мучают?
— Кошмары нет.
— А что мучает? Бабы снятся?
Алик признался, что да. Даже во сне от них спасения нет. Стыдно белье в прачечную относить — ей богу, а стирать самому лень.
— Понятное дело-синдром неутоленного сексуального желания. Бабу тебе надо. Я тебе потом скажу названия надежных контрацептивов. В случае чего, если что подцепишь непотребное, попринимаешь трихонопол.
Хорошо специалистам, никаких проблем, подумал Алик.
— Войну во сне не видишь?
— Какую войну? — Опешил Алик.
— Атомную. Нет? А повторяющиеся, навязчивые сновидения?
Разговаривая, Галузин поглощал безмерное количество пищи и питья. Потом внезапно поумерил свой пыл и сказал:
— Не займешь стольник по-свойски?
У Алика столько не было, и Галузин удовлетворился пятидесятью. Ведь не отдаст, с тоской подумал Алик. Можно было на диск «Пентхауза» разориться. Своих девочек нет, так хоть на чужих полюбоваться.
— Ну, как у вас тут дела? — Вернулась на кухню Наталья.
— Замечательные у нас дела, — ответил за обоих Галузин, хотя Алик с ним был не согласен. — Хорошая специальность у твоего брательника, не то, что у нас, докторов, сплошные нервы.
— Но вам хоть деньги хорошие платят, — осмелился возразить Флоров.
— Деньги — не главное, — нравоучительно и, главное, веря самому себе, сказал Галузин. — Чего-то мы заболтались, а ведь хорошо сидели. Ставь, Наталья, свою тефаль. С тортиком чайку попьем, оченно я твою выпечку люблю, мать твою так.
Наталья сделала вид, что не заметила его грязной брани, а так как мат слышали дети, то и дело выбегающие на кухню, и, почувствовав потребность кому-то сделать замечание, все свое вспыхнувшее раздражение вылила на брата.
— А ты не засиживайся, — напустилась она на Алика. — Иди домой. Тебе засветло надо успеть.
В прихожке он шепнула ему:
— Ну, как тебе Гена?
— А чего он матом ругается?
— Много ты понимаешь! Знаешь, у него работа какая нервная! Давай иди! Ты ногтя его не стоишь.
Не успел Алик выйти в подъезд, как услышал, как Галузин просит у сестры пару сотен взаймы. И ей не отдаст, подумал Алик.
