Помимо их общего пристрастия к выдержанному арманьяку, с наставником Давида их объединяла и любовь к тишине и покою. Потому и выбрали они себе смежные кабинеты, расположенные под крышей главного здания. Там и проводили все свободное от занятий время, дискутируя на литературные темы с пылом и энтузиазмом учащихся подготовительных курсов.
Воспоминания о тех мгновениях внезапно нахлынули на Рэймона Агостини. Глаза его наполнились слезами, и даже раздражение в отношении декана стерлось перед этим горем.
— Как это печально… — проговорил он, качая головой. — Не понимаю, что нашло на бедного Альбера.
— Депрессия, — предположил Давид, — или болезнь. Учитывая его характер, он бы не выдержал долгой агонии.
— Полноте, не говорите глупостей. Если бы Альберт был болен, он сказал бы мне об этом. Я видел его вчера, и он был в хорошей форме. Обозлен на коллег и на большинство студентов университета, как обычно, но отнюдь не подавлен.
Непроизвольно Давид поднял глаза на окно, из которого выбросился научный руководитель. Агостини последовал его примеру, но тотчас же отвернулся.
— Какой ужас… — пробормотал он.
Он смерил Давида долгим взглядом.
— Что же нам теперь делать с вами, Скотто?
Давид пожал плечами и улыбнулся.
— У вас, случаем, нет на примете какого-нибудь симпатичного местечка, куда бы я мог удалиться в изгнание? Вроде необитаемого острова или действующего вулкана?
Рэймон Агостини не ответил. Молча он затянулся сигаретой. Мыслями он был уже далеко. На пляже Лазурного берега, вместе с супругой, точнее говоря.
Лицо его напоминало суровую маску.
7
Иногда судьба зависит от сущего пустяка. От неудачно выполненного поворота, минутного опоздания на встречу или измененного в последнюю секунду номера, который трансформирует проигравший лотерейный билет в билет выигравший, к примеру. Или же от непредсказуемой химической реакции, в чем имела возможность убедиться на собственном горьком опыте Валентина. Едва заметная потеря контроля навсегда изменяет ход вашей жизни.
Валентина потеряла контроль над своим рисунком всего лишь на долю секунды. Столько длится моргание или вдох. Она дорого за это заплатила. Не в материальном плане, конечно. Эта роль отошла страховой компании, которая компенсировала ее ошибку щедрой выплатой наличных евро.
Более ощутимое наказание Валентины приняло форму современной версии позорного столба. Разумеется, ее физическая целостность не пострадала: она избежала мучительного обездвижения, пут на голове и руках, ее не закидывали отбросами и прогнившими овощами. Но ее приговорили к проклятью публичному, столь же унизительному и болезненному.
На протяжении нескольких недель, не имея возможности ответить на нападки, Валентина сносила безжалостный самосуд, предпринятый средствами массовой информации. Видеть, как твое имя осыпают упреками в газетах, было не очень приятно. Видеть его рядом с целым потоком таких прилагательных, как «некомпетентная», «безответственная» или «преступная», было куда как горше.
Вазалис тоже утратил контроль над своей судьбой. Ему также не удалось вовремя выпрямить траекторию своей жизни. По некому интересному парадоксу, его наказание представляло собой полную противоположность тому, которому подвергли Валентину. Не став предавать его имя поруганию, папа Климент IV решил, году примерно в 1270-м, удалить его из человеческой памяти, приговорив к заточению в подземных застенках истории, где Вазалис затерялся в бесчисленной когорте побежденных и проклятых. Но прежде, в соответствии с великой фольклорной традицией того времени, Вазалис все же был помещен на костер и превращен в холмик пепла, который палачи вызвались рассеять на ветру.
После того как телесная оболочка несчастного ушла с дымом, панским цензорам не составило труда стереть память о
Придуманная Климентом IV стратегия оказалась чрезвычайно эффективной. Уже спустя полвека никто не помнил, чем именно прогневал Вазалис папу. С середины пятнадцатого столетия и вовсе никто бы уже не рискнул утверждать, что такой человек действительно когда-то существовал.
Так рассказывали эту мрачную историю те, кто был убежден в ее достоверности. Таких было немного, но Хьюго Вермеер входил в их число.
По правде сказать, Вермеер был готов поверить в любую легенду, коль скоро она несла на себе отпечаток заговора, тайны и скандала. Если, сверх того, она хоть каким-то боком касалась искусства или философии и к ней примешивалось подозрение на антиклерикализм, он первым устремлялся на ее поиски с рвением, достойным спартанца в день битвы.
Хьюго Вермеер был бойцом, пылким и смелым воином, полной противоположностью своему знаменитому предку из Делфта (по крайней мере, сам Хьюго, никогда не приводя доказательств, утверждал, что является его потомком по прямой линии), на которого он походил дородностью тела и грубостью черт.
Что до остального, то Хьюго Вермеер был невысок, коренаст, вечно небрит и всегда немного подшофе, даже в те редкие моменты, когда ходил натощак более двух часов. Эта привычка никак не сказывалась на его отвратительном характере, который ставил Хьюго в один рад с взбесившимся ротвейлером. Дни свои он проводил за излиянием желчи на политиканов, дороговизну жизни и распущенную молодежь, с редким апломбом и абсолютной непорядочностью поливая налево и направо беспардонной ложью и неправдоподобием.
Стоило, однако, Вермееру прийти в хорошее расположение духа и вырваться за пределы своих четырех стен, как из него начинала хлестать язвительная ирония (термин «убийственная» здесь был бы более уместен), устоять перед которой не представлялось возможным. Тогда он выказывал безупречную верность и мог пожертвовать ящиком «Шато Петрюс» во имя помощи угодившему в переплет другу. Вечера, когда он вдруг решал еще больше поднять себе настроение, заканчивались для Валентины состоянием продолжительного отупения, вызванного резким и значительным повышением алкоголемии.
Вермеер долил в бокал «Жевре Шамбертен» урожая 1992 года — истинное чудо, бархатистое и мягкое, — знаком показал официанту, что ему требуется вторая бутылка, и с энтузиазмом набросился на телячью отбивную, которую иначе как гигантской назвать было сложно, так как она занимала всю тарелку, от края до края, будучи при этом не менее пяти сантиметров толщиной. Проглотив значительный кусок этого сильно недожаренного мяса, он закончил свой гастрономический штурм пригоршней картофеля фри, а затем разбавил все новым бокалом «Жевре Шамбертен».
— Ах… 1992-й, — проронил он, переводя дух. — Великий год для бургундских. Я ведь уже рассказывал тебе про бургундские?.. Бордо этого года вышли весьма заурядными. О божоле лучше и вовсе не вспоминать. Они просто ужасны!
Хьюго Вермеер выражался на совершенном французском, со всеми его междометиями и ругательствами, и лишь легкая склонность произносить более резко, чем следует, конечные гласные, выдавала его голландское происхождение.
Он бросил презрительный взгляд на стакан с «кока-колой лайт», что стоял на столе, рядом с тарелкой Валентины.
— Как ты можешь пить это? Оно тебя не достойно, дорогуша. Ты ведь отлично знаешь, что эта гадость разъедает внутренности. Все начинается язвой, а затем перерастает в рак. Они делают это специально, мерзавцы. Почему, как думаешь, они так и не раскрыли состав? Все для того, чтобы после этой дряни спихнуть нам по дешевке лекарства, выудить из нас бабки…
