пригороде, поставил «мазерати» под навес и прекратил все махинации, по крайней мере, официально. Тем не менее от связей с сомнительными личностями, рассыпанными по всему континенту, от Урала да Атлантики, отказываться он не стал.
Его друзья силовыми методами дали понять авторам фотографии, что им лучше немедленно положить конец всем попыткам запугивания. Дважды повторять не пришлось. Менее чем через неделю Вермеер смог вновь открыть сайт, и с тех пор больше никто не пытался ему угрожать.
— Что ты слышал об этой рукописи? — спросила Валентина.
— В сущности, не очень много. Штерн приобрел ее в рамках одной частной сделки. Кодекс хотели купить двое, причем за любую цену. Я не знаю, кто был вторым претендентом, но он тоже располагал значительными денежными средствами.
— Продавца знаешь?
— Нет, но он наверняка был на седьмом небе от счастья. Когда продаешь подобное дерьмо за такую цену, то обычно трубишь об этом на всех перекрестках. Если желаешь, я его отыщу.
— Это было бы чудесно.
Вермеер вытер рот салфеткой.
— Меня же, в свою очередь, — продолжал он, — гораздо больше интересует причина, по которой Штерн так стремился заполучить этот Кодекс. Старик ведь отнюдь не глупец. Если он отдал огромные деньги за рукопись, находящуюся в столь плачевном состоянии, то, должно быть, знал, что делал. Было бы любопытно узнать, что там внутри.
Он бросил тяжелый взгляд на Валентину, которая сделала вид, что ничего не заметила. Сдаваться так просто ее друг не собирался.
— Это останется между нами, — пообещал Вермеер. — Я не стану писать об этом на сайте. Ни строчки, совсем ничего. Даже ни малейшего намека.
— Обманщик. Ты на такое не способен.
— Валентина, как можно!
Вермеер напустил на себя ангельский вид — результат оказался не слишком убедительным.
— Ты напоминаешь Джека Николсона в «Иствикских ведьмах», — заметила Валентина. — Такой же грязный притворщик.
— Николсон — просто слабак. Даже играя роль черта, остается гораздо более человечным по сравнению со мной.
Вермеер обожал изображать из себя bad guy [9]. Весь вопрос был в том, кто он на самом деле: славный малый, переодетый никудышным злюкой, или же настоящий мерзавец, который даже не пытается скрыть свою истинную натуру.
С тех пор как они познакомились, Валентина колебалась между этими двумя предположениями. Впрочем, со временем она начала отдавать приоритет второму.
— Расскажи мне про этот фонд, — попросила она.
— Валентина, с твоей стороны, некрасиво заставлять меня ждать.
— Услуга за услугу, согласен?
— Как жестоко! Не будь ты обычной простолюдинкой, я даже, возможно, счел бы это милым. А так ты меня раздражаешь.
— Не будь таким букой, Хьюго.
— Ладно, ты выиграла… — признал Вермеер. — Но только потому, что ты мила и прелестна, и я все еще надеюсь, что когда-нибудь ты не устоишь перед моим обаянием. Вот то немногое, что мне известно: примерно с год назад Штерн вновь возник на горизонте со своей новой игрушкой, этим «Фондом по искусству», или как там его…
— «Фондом по распространению произведений искусства», — поправила Валентина.
— Если хочешь знать мое мнение, обычная пустышка. Этот парень исчезает на три года с лица Земли. Все полагают его мертвым, и тут вдруг он всплывает во главе фонда, который ничем не занимается.
— Как это?
— Твой «Фонд Штерна» пока что еще ничего не сделал. Ни выставки, ни меценатства — ничего. Пустая скорлупка. Для структуры, которая располагает двадцатью миллионами собственных средств, довольно странно, не так ли?
— А как же персонал? Я видела пятерых служащих и, на первый взгляд, все они вкалывали как проклятые. В любом случае там есть информационный зал, в котором полно компьютеров.
Вермеер пожал плечами.
— Даже не представляю, чем они могут заниматься. Из резиденции Штерна никогда не бывает утечек. Это абсолютная тайна. Полагаю, телохранители там лишь для того, чтобы перевозить картины. Я был очень настойчив, но так и не смог ничего узнать, и мне это не нравится. Совсем не нравится. От этого твоего фонда попахивает дерьмецом… А теперь — твоя очередь. Что там насчет этого чертова Кодекса?
— Вазалис… — неохотно уступила Валентина.
Лицо Вермеера просветлело.
— Что именно? Симпатические чернила? Палимпсест?
Легким кивком Валентина подтвердила вторую гипотезу.
— Палимпсест… — мечтательно повторил Вермеер. — Значит, слухи были не беспочвенными.
— Ты это о чем?
— Тебе ведь уже доводилось слышать про «De forma mundi», правда?
— Я не обладаю твоим пристрастием к древним историям. Я всегда полагала, что Вазалис — своего рода притча. Ловкий ход, призванный наставлять верующих.
— Так ты не знаешь даже, почему он умер?
— Нет.
Вермеер выглядел удрученным.
— Вазалиса казнили за то, что он написал некий трактат, «De forma mundi», который не понравился папе. Когда Климент IV избавился от него, он воспользовался этой смертью, чтобы превратить в пепел все экземпляры книги, но ходят слухи, что один из них все же пережил аутодафе. Именно его, вероятно, Штерн и обнаружил. У меня есть файл на Вазалиса в компьютере; днем я тебе его пришлю. Вернемся к нашему разговору, когда ты все прочтешь.
Валентина указала на портативный компьютер, лежавший на банкетке, рядом с грузным задом Вермеера, и бросила собеседнику обворожительную улыбку.
— Почему бы тебе не скинуть мне что-нибудь сейчас же, так сказать, для затравки?
Вермеер отпил вина и долго его смаковал. Ярко-красная капля повисла на трехдневной щетине, в углу нижней губы.
— Немного напряженного ожидания тебя не убьет. Как ты там сказала только что? Ах, да, услуга за услугу… И потом, будешь знать, как предпочитать эту гадость моему «Жевре Шамбертен».
Довольный произведенным эффектом, Хьюго Вермеер полностью предался кайфу, вызванному раздражением его вкусовых рецепторов и усиленному видом расстроенного лица Валентины.
8
Сидевший прямо на паркетном полу хранилища редких книг Жозеф Фарг чувствовал себя униженным. Он никогда не думал, что такая катастрофа возможна. Даже представить себе не мог ничего подобного. Этот день, вне всякого сомнения, был самым тяжелым днем его жизни. Даже более тяжелым, чем тот, в который умерла его мать.
Едва убедившись в исчезновении «Theatrum Orbis Terrarum», Фарг сразу же направился к декану. Рассказал ему о своем открытии, а также о явной причастности к краже Альбера Када. Вопреки ожиданию и несмотря на всю серьезность фактов, декан проявил удивительную снисходительность. Он не повысил тона, не заговорил ни об административном расследовании, ни о дисциплинарных санкциях в отношении
