которой я лишился, и, если вы вверите мне вашу дочь, вы ее не потеряете… и много еще хотел бы я вам сказать, дорогая сударыня, вы внушаете мне уважение и почтительность… мне понятен язык ваших слез, я думаю, что сумею на него ответить…»
В то время, когда я так говорил, Генриетта, менее взволнованная, чем ее мать, смотрела на меня, внимательно слушая мои слова. «Генриетта, – сказала ей мать, – поговори с господином Жюлем… Потерять тебя, дитя мое! Нет, я не свыкнусь с этой мыслью… В тебе вся моя жизнь!…
– Никогда, – сказала Генриетта с твердостью, которую смягчал ее тихий голос, – никогда, матушка, я не выйду замуж за человека, который не станет вашим сыном! Сударь, мне еще труднее говорить, чем вам… Я вас мало знаю… Мне известно, о чем вы просите, но не известен ваш характер… Я видела многих людей, которые слывут примерными супругами, но не вызывают у меня уважения…, И при том, покинуть моих родителей!…»
Тут голос Генриетты изменился, и она заплакала.
«Нет, вы их не покинете, никогда не покинете, мадемуазель, и если только они захотят меня принять…
– Я им принадлежу, господин Жюль! – продолжала она более спокойно, – я неопытна, а у них есть опыт. Я вас не отвергаю; пусть они решат, и я поступлю так, как они захотят…»
В это мгновение отворилась дверь.
«Я не думал, что застану вас здесь, – сказал мне землемер. – Впрочем, останьтесь! Я собирался позвать вас.
– Здравствуйте, милое дитя мое, – молвил дядюшка, взяв руку Генриетты и поцеловав ее. – А вы, дорогая сударыня, – обратился он к ее матери, – мужайтесь, мужайтесь… Если бы вы знали этого малого, как я, в течение двадцати одного года, вы бы не сомневались в нем… как я не сомневаюсь в своем счастье, видя, что он просит руки этой очаровательной девушки, этой настоящей жемчужины… Но пусть говорит тот, кому она принадлежит».
Дядюшка сел; я встал подле Генриетты, и мы приготовились слушать землемера.
«Сегодня, в десять утра, – начал он, – я принял г-на Тома. Я отдаю должное, господин Жюль, искренности ваших чувств и честности ваших намерений. Но там, где надо действовать открыто, вы выказываете слабость, неуверенность, робость. Эти недостатки, при самых честных намерениях, лишают ваш характер той твердости, которую мы вправе от вас ожидать. Я знаю также, что у вас ничего нет, кроме той суммы денег, которую я видел вчера. Таким образом ваши средства сводятся лишь к надеждам, и ваше положение в этом смысле не дает той уверенности в завтрашнем дне, которую мой долг велит мне от вас требовать. Я думал посоветоваться с вами, дочь и жена, но поскольку здесь собрались все заинтересованные лица, я со всей откровенностью выскажу свое мнение.
Господа, я никогда не рассчитывал на богатого зятя, я никогда даже не желал этого, так что положение г-на Жюля, каким оно мне сейчас представляется, не могло бы служить препятствием для моего согласия на этот союз, разумеется, если бы и мои дамы на него согласились… Но, – продолжал он, оживляясь все больше, – для меня важнее всего счастье моей дочери, а счастье, на мой взгляд, заключается в постоянстве привязанности, во взаимном доверии, в любви к труду, в строгой и безупречной жизни… иначе оно для меня не существует. Я знаю, господа, цену моей дочери, и тот, кто не даст ей этих благ, не достоин ее руки и станет предметом моих ненависти и презрения».
Землемер умолк на несколько мгновений, затем, такой же суровый, хотя и глубоко взволнованный, продолжал: «Вы понимаете теперь, господа, почему я не гонюсь за богатством… Те достоинства, те блага, которые я ищу для дочери, гораздо труднее найти, чем золото… У г-на Жюля есть ремесло, он молод, он будет работать, мы ему поможем; здесь нет препятствий… И если он хорошо понимает, что делает, и на какой путь он вступает, если он сознает неоценимое значение доброй супруги, я отдам ему руку Генриетты, и полагаясь на его честность, поверю, что он выполнит свои обещания; я же смею обещать ему нашу родительскую любовь и то, что он будет счастлив.
– Сударь, – ответил я со всем спокойствием, какое было возможно в такую волнующую минуту, – я подтверждаю все слова, которые сказал обо мне дядя, я понимаю и ваши слова: мое сердце их никогда не забудет… Я говорю так не в ослеплении любовью к мадемуазель Генриетте, но как человек, глубоко уважающий ее добродетели и восхищенный зрелищем полного и совершенного семейного счастья, основанного на ваших принципах… Если мадемуазель Генриетта, ее мать и вы дадите мне согласие, то клянусь, в вашей семье появится еще один сын, который не обманет ваших ожиданий!»
Генриетта ничего не сказала, но протянула мне руку движением, полным искреннего чувства. Тут мой добрый дядюшка встал с кресла и, пошатываясь столько же под тяжестью лет, сколько от радости, приблизился к нам и обнял нас обоих. В глазах у него стояли слезы, но ласки Генриетты сделали их легкими и сладкими. Землемер, сохраняя обычную свою твердость, подошел к жене и старался подбодрить ее разумными и любящими словами.
Дядюшка снова опустился в кресло. «Друзья мои, – сказал он, – я благодарю всех вас… Сегодня исполнились мои последние желания. Это милое дитя (я могу назвать его теперь моим) будет счастливо… в этом нет никаких сомнений… ибо вы найдете в моем Жюле честное и любящее сердце, способное понимать и выполнять свой долг… хоть и нрав у него веселый, а голова занята изящными искусствами. Я сказал, что всех вас благодарю. Теперь я поделюсь с вами некоторыми моими намерениями и поясню, как обстоят мои дела. Этот мальчик заменит меня. Мое небольшое состояние принадлежит ему. Оно завещано ему двадцать один год тому назад… Следовательно, он уже двадцать один год содержит меня…»
Он остановился, улыбнувшись.
«В таком случае, – продолжал дядя, – я не долго буду вводить его в расход: значит будущее не так уже мрачно. Мое маленькое состояние заключается в ста двадцати семи луидорах ежегодного дохода с капитала, вложенного в лучший виноградник кантона Во… как видите под покровительством Бахуса…A y него так хорошо поставлено дело, что в продолжение почти пятидесяти четырех лет моя рента аккуратно поступала мне каждые три месяца… Я сказал, что она равняется ста двадцати семи луидорам… А затем с сегодняшнего дня этому мальчику назначается сумма в пятьдесят луидоров, и эта сумма, в которую он мне обходится, в определенные сроки будет выдаваться не ему… а этой девице, которая вчера показалась мне рачительной и умелой хозяйкой».
Тихий ропот прервал слова дядюшки. «Послушайте, послушайте меня, прошу вас… – продолжал он, – у меня не хватит сил говорить долго. Эти пятьдесят луидоров пойдут на хозяйство… Но, как говорится, без котелка не сваришь супа. А мой племянник не очень-то богат котелками. Все его имущество уместится в моем кулаке. А нам потребуются и котелки, и буфет, и мебель, чтобы достойно принять молодую хозяйку… и вот как мы это сделаем.
Послушайте меня! За мою долгую жизнь я собрал множество редких старых книг… Я предвижу, что мой Жюль, как художник, не будет знать, что с ними делать… А я… мне уже пора собираться восвояси… Есть у меня знакомый еврей, он мне охотно помогает в этом деле, и без обмана, ибо я знаю цену своему товару… На эти деньги, часть которых у меня уже на руках, мы обзаведемся всем нужным для наших детей. Только без церемоний, прошу вас, и без возражений… вы огорчите меня отказом. Кроме того, это меня даже развлекает. Еврей мне составляет компанию… Мы вместе читаем по древнееврейски, сравниваем разные издания…и я поодиночке прощаюсь со всеми моими старыми книгами… в ожидании, когда распрощаюсь и с вами… друзья мои!»
Я плакал. Генриетта, ее мать и даже землемер слушали с удивлением, преисполняясь восхищением и нежностью к доброму старику. Далекие от согласия принять его дар, мы ему не противоречили, но, приблизившись к нему, выразили ему нашу глубокую признательность.
Вот каким образом я получил руку Генриетты. Предсказания дяди и обещания землемера исполнились. Я вошел в семью, где царили единодушие, сердечная дружба и преданность каждого общему благу; в этой семье, как нельзя лучше способной довершить образование моего характера, я узнал, что такое простые, но истинные и неизменные радости, которых так часто чураются романтически настроенные умы и чрезмерно увлекающееся воображение.
Перед возвращением в Англию Люси услышала от меня о моей предстоящей женитьбе и, воспользовавшись этим предлогом, сделала мне заказ, который надолго избавил нас от безденежья. Покровительство Люси было для меня очень полезно, тем более, что она оказывала мне его постоянно. Связанная знакомством с самыми знатными семействами Англии, она часто направляла ко мне своих
