Во рту у меня пересохло. Шею защекотали мурашки. Пальцы правой руки сами собой сжались в кулак.
Ведь закомора — это легендарное императорское собрание произведений искусства, характеризующих постепенно и неуклонно расшатывающийся разум монарха. Коллекция включала в себя драгоценные камни, картины, часы, астрономические инструменты, а также чучела животных, рептилий, всевозможных уродцев, даже комок глины — говорят, той самой, из которой Яхве вылепил Адама.
Дочь Земли и Тьмы.
И Z
Я встал и отправился на поиски книги, содержащей подробности о закоморе. Нашел три на греческом и одну на английском — издание конца шестидесятых — и отнес ее в свою кабинку для научной работы.
В списке быстро нашелся пункт «1590-ТБ».
Я читал — и не верил своим глазам:
«1590-ТБ: экспонат представляет собой золотой перстень с турмалинами, изысканно детализированный (смотри гравюру). Предположительно принадлежал датскому астроному Тихо Браге. После смерти Браге в 1601 году кольцо перешло в императорскую коллекцию.
Как большинство прочих сокровищ закоморы, экспонат 1590-ТБ предположительно утерян в годы смуты, последовавшие за правлением Рудольфа.
Тихо Браге, по свидетельствам современников, не упоминал о происхождении кольца, хотя, по слухам, оно было подарком. Первый биограф астронома, Ярослав Фиркушный, пишет, что Браге оберегал перстень больше своей самой известной принадлежности — огромного серебряного с золотом носа, который надевал вместо собственного, отрубленного предположительно на дуэли».
Я поднес руку вплотную к библиотечной лампе.
В крохотных завитках звезд я узнал знакомый узор — пояс Ориона,[30] а потом разглядел Охотника целиком — над золотой и серебряной зыбью, изображающей волны Влтавы.
«Она узнает тебя по этому», — сказал Хастрман.
Я задумчиво водил пальцем по спиралям узора.
Вещь, принадлежавшая когда-то Тихо Браге, теперь стала моей.
Я обладал осколком истории — причем скорее всего связанным с гробницей в соборе Тына.
Тем вечером, пребывая в странном упрямом настроении, я шагал по Смихову под проливным дождем.
Я нарочно решил прогуляться пешком — в основном чтобы изгнать из головы всякие фантастические мысли.
Я шел под зонтиком, в еще не промокших ботинках, в перчатках, тяжелом плаще, с блокнотом в кармане. Палец дергало. С новыми силами, порожденными, вероятно, отчаянием, я снова попытался снять кольцо. Безуспешно.
Снег таял. Запах копоти и серы стал еще назойливее. Ореолы освещенных капель окружали фонари, приглушенное эхо колоколов Старе Места металось по узким улочкам и безлюдным пешеходным дорожкам.
Мой агент из госбезопасности не показывался.
Лишь каменные лица взирали на меня сверху.
Я пытался шагать бодро, но под ногами хлюпала слякоть — дождь сделал брусчатку опасно скользкой.
На Зборовской улице, рядом с Влтавой, я поймал такси.
— Костел Эмаузы,
— Эмаузы.
Мы резко сорвались с места.
В тепле на заднем сиденье (вспоминаю любопытную и вроде бы никчемную деталь: радио надрывно вопило «Теннесси-вальс»[31] по-чешски) я привел в порядок мысли, выбирая из этой путаницы разумные и повторяя их. Встречусь с представителем пражского диссидентского сообщества, с этой Милованой. Запишу наш разговор в блокнот. За мной не следят. Я могу в любой момент прервать поездку — и сделаю это, если понадобится.
Самой опасной наверняка станет прогулка по монастырскому комплексу. На поверхность сознания снова выкарабкалась параноидальная мыслишка: а что если встреча подстроена госбезопасностью, чтобы сцапать приезжего «ученого», поймать его с поличным на владении бесценным чешским артефактом, — если госбезопасность действительно следит за мной (тут я кинул взгляд в заднее, залитое дождем окно машины), она наверняка расставит силки, когда я появлюсь на территории монастыря или войду в церковь.
Только внизу, только в катакомбах я смогу сказать себе, что опасность миновала.
Разумные мысли, Лев, всплывали из влажных глубин, где они кружили последние пару часов.
В своем гостиничном номере я оставил адресованную Доусону записку, объясняющую, где я и в связи с чем отправился на встречу. Дополнительная страховка — на тот случай, если назавтра я окажусь в кутузке. (В голове назойливо гудело: и почему я не позвонил Доусону? Может, часть меня верила в менее рациональное — в волшебство кольца, этой частицы истории, переданной мне, именно мне?)
В Нове Месте свет фонарей вперемешку с дождевыми струями омывал мощеные улицы. Немногие отважные или безрассудные прохожие, скорчившись под зонтиками, зашмыгивали в местные ресторанчики или выныривали из них.
Вскоре водитель махнул рукой, привлекая мое внимание к чему-то впереди нас.
Из мокрого сумрака вырастали выгнутые шипы шпилей монастыря Эмаузы, серые и призрачные по сравнению с темной громадой храма внизу.
Тут меня скрутил приступ паники, совершенно неоправданный, вызванный — я знал это — кривизной улочек, зыбким мерцанием брусчатки, фонарными столбами, словно склонившими головы под напором ливня, и моим внезапным острым осознанием положения в пространстве Старого города, Старой площади и костела Тына.
Меня охватило чувство, что эти две пары шпилей — ведьмины шляпы и шипы, Эмаузы и Тын — каким-то образом перекликаются в небе — лишь эти две пары среди тысяч шпилей Праги.
Шофер затормозил.
— Нет, едем дальше, — сказал я по-чешски.
Территория Эмаузы казалась пустой, на монастырской земле не было никого, кроме статуй; шумели только падающие капли дождя.
Я сказал себе: если Милована хочет встретиться со мной, мы встретимся на Стрелецком острове. Разве старик не сказал, что там излюбленное место сборищ его группы?
Завтра я стащу с пальца кольцо. И доложу Доусону — все по форме, чин чином. А сегодня вернусь в гостиницу. Или в ресторан при гостинице.
Водитель оглянулся.
И я, поддавшись смене настроения, опять передумал.
Я уже прибыл в Нове Место. Чтобы встретиться с представителем пражского диссидентского сообщества. Я добровольно согласился на эту работу — работу шпиона-академика. Возможно, чтобы хоть чем-то посодействовать приходу в эту часть мира великих демократических перемен.
Так почему бы не рискнуть?
Единственная опасность — пересечение территории Эмаузы.
Потом я сообразил: есть еще один вариант. Еще один способ войти незаметно для любых предполагаемых агентов.
Я вспомнил скопированную мной карту. И снова ощутил укол паники, на этот раз отчего-то даже понравившийся мне.
