- А жаль, Иван Палыч, Анучку: хоть и дурак был, царство ему небесное, с головы до пяток...
Иван Палыч пошел доложиться.
...Перед тем, как итти к командиру, Иван Палыч зашел за Зайчиком. Зайчик спал, как ребенок, раскидавши по сторонам руки, и так крепко, что Иван Палыч долго не мог его добудиться.
- Ты, Иван Палыч?..- сказал Зайчик, протирая кулаком глаза,- что случилось?..
- Да так, кой-что, ваш-бродь... Добрый вечер вашему благородию... Анучку убили!..
- Как убили?.. Когда убили?..- вскрикнул Зайчик, оглядывая блиндаж.
- Утрысь, в отхожем!..
Зайчик перекрестился...
- Как же я это проспал человечью смерть?.. А?.. Иван Палыч?
- А что, разве вы помогли бы...
- Да ведь, и верно: чем тут поможешь?..
- Ну, вечная ему память, только и делов: другого возьмете...
- Нет уж я, Иван Палыч, лучше один... Мне одному даже удобней...
- Ну, это как знаете... Командир приехал, ваш-бродь.
Зайчик вскочил, словно иголкой его шкнули, и стал натягивать брюки.
- Вы, ваш-бродь,- говорит наставительно Иван Палыч,- командиру о Пенкине, ни гу-гу...
- А что?
- Да рта тогда ни мне, ни вам не даст об отпуске раскрыть.
- А, ведь, пожал-что, Иван Палыч!
- А вам завтра очередь!..
- Да, да, конечно, в рот воды набрать.
Едва успел Зайчик сапоги обуть да волоски, во сне растрепанные, пристроить, как Палон Палоныч сам своей особой в блиндаж и входит.
- Ждал, ждал я вас обоих,- сердито он начал еще в двери,- да, ведь, ждать да догонять нет ничего хуже. Думаю, дай я тогда к ним сам пойду, коли они ко мне не идут...
- Здравия желаю, г. капитан, - тихо сказал Зайчик, подавая первый руку Палон Палонычу.
Иван Палыч вскочил с табуретки и кочергой встал в угол у входной двери.
- Здравствуй, Иван Палыч, - полуобернулся Палон Палоныч к фельдфебелю, в то же время пожимая Зайчикову руку,- распаляции были?
Иван Палыч кадыком только ёкнул.
- Никак нет-с, г. капитан,- заторопился Зайчик,- Морковкина только... да Анучку сегодня...
- У меня еще с вами, г. зауряд, будет разговор... А впрочем, если вам уж так угодно, так давайте с вами сначала: отзвоним, да и с колокольни долой, как Суворов говаривал... Прошу, господа, садиться... Ну-с, начну, г. эауряд, с того что отныне вы... (Палон Палоныч, очевидно, нарочито долго закуривал трубку, наслаждаясь, как у Зайчика меняется лицо: то побледнеет, как поблекнет, то так и запышет, как кумачевая Василисина кофта), что отныне вы в лице... моем... (клуб прямо Зайчику в нос)... моем обрели, так сказать, вашего пылкого почитателя и, так сказать, читателя (снова клуб, у Зайчика на лбу высыпали потинки) статеек о вас и ваших стишках, а также, так сказать, и самих стишков ваших.
Тут Палон Палоныч остановился, очевидно, довольный, что он так ловко и кругло наворачива-ет, достал из-за пазухи питерскую газету, очень усаленную и наполовину рваную, рыгнул и от него вдруг сильно понесло перегаром...
- Можете себе, г. зауряд, вообразить, - в чем вы как раз не нуждаетесь, чтобы вам помогали, ибо, судя по вашим стихахушкам - вы простите меня за это явное искажение, но я, как Щедрин, право, не вижу смысла в этом занятии и тем более пользы (это уже вдобавок к мысли сатирика) - пользы отечеству и армии - так судя по всему, говорю, и прочему, фантазией обладаете геркулесовской и потому сами легко об'ясните, как этот клочок газетки от 15-го года попал в мои руки...
Тут капитан опять остановился и опять сильно рыгнул. У Зайчика, как у впрямь настоящего зайца, сердце комочком свернулось, ушки сложило на спинке и так и ушло в холодную снежную ямку. Иван Палыч стоял по-прежнему кочергой и стал еще больше похож на нее...
- Так вот-с, говорю и повторяю, что при всей своей фантазии вы такого романического стечения обстоятельств совсем даже и не предполагаете... Вы, конечно, знаете, что во всяком культурном центре есть такие особые... особые... как бы это сказать... места... да... особые места, куда всякий ходит и не может не ходить. Ну, так естественно, пошел и я... Сижу, видите ли, наслаждаюсь, я, ведь, очень по натуре большой эпикуреец, держу в руках вот этот драный листок наготове и что ж: бац, знакомая фамилия, знаколицомое, как Лесков это любил перевирать и очень хорошо это делал...
Тут Палон Палоныч вдруг встал и совсем другим тоном, строгим и властным, спросил Зайчика:
- Это про вас написано?
- Так точно, г. капитан,- тихо произнес Миколай Митрич, - про меня...
Эту статейку мне Зайчик показывал, когда мы еще были в Хинляндии. Написал ее один его питерский приятель, с которым Зайчик все пивные в Питере обшаркал: до того они с ним дружно жили да любили друг дружку. Приятель Зайчиков даже портрет ему свой в портсигар вставил, вроде, как на память: коли будет Зайчик папиросами угощать, так он из его портсигара всегда длинный, длинный нос высунет: больно уж длиннонос он видно был от природы, кажется, окромя носу, ничего у этого Зайчикова приятеля и не было. Иван Палыч, как увидал у Зайчика Зайчикова приятеля в портсигаре, так я помню, даже поближе показать попросил, долго разглядывал и, наконец, произнес:
- Я бы, говорит, с таким носом непременно удавился!..
Ну, да Иван Палыч в таких тонких делах был совсем даже глупый человек. Одним словом, расхвалил Зайчика Зайчиков приятель в этой газетенке за мое почтение, а самое главное, даже как бы богатырем, ероем выставил. Мне Зайчик показал тогда эту статейку, до половины и дочитать не дал, вырвал у меня ее да за пазуху:
- Ты, - говорит, - прочтешь, смеяться надо мной будешь...
Стало быть, что же это только творилось с Зайчиковым сердцем, когда эту самую газетку Палон Палоныч Зайчику из Питера привез.
- Вы, - сказал капитан и, в знак окончания всяких разговоров, взялся за картуз, - вы, г. зауряд, на каком хотите месте, но зарисуйте так, чтобы долго потом не забыть: все эти ваши стихахушки с сего числа вы будете представлять мне, и после моего одобрения уж я сам буду их направлять в дивизию, и только после разрешения... ну, я думаю понятно... Всех!..
* * *
Зайчик как столб стоял и, кажется, мало что понимал из того, что ему поет Палон Палоныч. Иван Палыч так кочергой и застыл, только, кажется, глаза совсем вылезли и повисли над встопоривши-мися кверху усами, как два мыльных, мутно-зеленых пузыря...
- В трехдневный срок,- кричит ему Палон Палоныч, уже стоя в дверях на выход, - в трехдневный срок... в письменном виде... подать записку и все распаляции и распекации изобразить в наилуч-шем виде-с!..
- Капитан, капитан, - закричал вдруг не своим голосом Зайчик, капитан! Я не буду, я не могу!.. Это даже и не я совсем...
Но Палон Палоныча в блиндаже уже не было, и Зайчик смутно разглядел мыльные пузыри в углу, хотел шагнуть в угол, но зашатался и, как сноп, повалился на пол... Зайчик лежал ничком и тихонько всхлипывал. К нему подошел Иван Палыч, хотел, должно быть, нагнуться и сказать что-то ему, но потом вдруг сжал кулаки и махнул ими в воздухе над плачущим Зайчиком...
- Эх, ты: я - не я и лошадь не моя! Тюря! А, да ну вас всех к растакой твоей бабушке...
Махнул еще раз и опрометью из блиндажа бросился вон...
...Памятен мне этот вечер, - последний вечер у очень многих из нас, когда Иван Палыч, вытирая словно срезанный кверху лоб шинельной полой на ходу, перед сумерками показался в дверях блиндажа с приказом в руках. Приказ этот все мы с нетерпением ждали, чтобы поскорее узнать, кому и эту очередь в побывку ехать. Но двенадцатую в этот раз обошли, потому что писарям ничего не дали, и только в самом конце приказа, по описке что ли, стояло:
...Прапорщика Зайчика с сего числа исключить с ротного котла и полагать во временном отпуске.
- Да, - сказал Иван Палыч, свертывая приказ, - пожалели коровью ляжку, а волк всю корову растяжку!..
- Ничего, Иван Палыч, - засмеялся Пенкин,- мы теперь на имянины Пек Пекычу на этой точке (писарь у нас такой в полку был) дерьма в конверте пошлем по почте.
Но не до смеху всем было, никто Пенкину и не улыбнулся, а Иван Палыч собрался и, несмотря на устаток - к Зайчику.
Только он из блиндажа вылез, а Зайчик как раз тут, у двери:
- Я, Иван Палыч, - говорит,- пришел вас проведать.
- Назначение в побывку имеете, ваш бродь,- подал Иван Палыч ему приказной лист, - так что имею честь поздравить и пожелать вам дорожки на обе ножки...
- Значит, едем, едем, Иван Палыч, - схватил Зайчик Иван Палыча за руку.
- Кто едет, ваш бродь, - говорит печально Иван Палыч,- а кто на тарантасе колесами кверху сидит...
- Так, значит, и впрямь надо было складчину устроить да писарю дать.
- То-то и оно-то: кабы знал, отчего лысина у Федота, так и плешивым бы не называл.
- Ах, Иван Палыч, дружище ты мой, как же это такое програчили?
- Ладно, ваш-бродь, где наше не пропадало. Вы вот письма-то наши доставьте, не забудьте...
- Ладно, ладно, - спешит Зайчик, засовывая за обшлаг,- прощайте, Иван Палыч.
- Куда теперь спешить, ваш-бродь, вот смеркнется совсем, тогда впрямки можно, а то ходами-то, почитай, втрое будет!
- Э, Иван Палыч, немцы, поди, спать ложатся! Прощайте!
Зашел Миколай Митрич к нам в блиндаж, пожелал всем остаться целым, и только его мы и видели: выбежал от нас и впрямки через поле, которое, как ладонь, черную, мужицкую, с редкими мозолями бугорков, протянул наш заливной, отлогий берег Двины под самые глаза немцам.
Иван Палыч хорошо знал, какой храбрец Зайчик. Бывало обходят это они с ним окопы, посты на ночь поверяют, Иван Палыч всю дорогу все себе в козлиную бороду смеется: только где пуля поверх бруствера цокнет, Зайчик за фуражку, оглянется виновато на фельдфебеля, будто этим взглядом сказать ему хочет: пуля-то, де, не телега - зацепит, так не отцепишь. Ты про меня там, что хочешь, насчет геройства думай, а цела фуражка, ну и слава богу.
А тут: на вот! К тому же Иван Палыч и сам был не из храбрых. Да зря и толочь языком нечего, есть ли они, храбрые, кто смерти не боится? Разве, вот, только мертвяку не страшно. А чтобы живой человек, да смерти этой не пугался - так этому совсем и поверить трудно.