— Но не могла же я жить в доме, где негде повернуться из-за всяких яхт!
— Все! Забудь, что я тебе говорил. Я не остался бы с тобой, будь ты последним человеком на Земле!
Линда внезапно рванулась вперед и, когда Майо подошел к своей комнате, уже стояла перед ней с ключом.
— Дверь заперта, — выдохнула она.
— Отдай ключ, Линда.
— Нет.
Майо шагнул вперед, но она смело посмотрела ему в глаза и не сдвинулась с места.
— Давай, — запальчиво выкрикнула Линда, — ударь меня!
Он остановился.
— Я пальцем не трону того, кто меньше меня ростом.
Они продолжали глядеть друг на друга.
— Ну и оставайся, — наконец пробормотал Майо. — Вещи я достану себе в другом месте.
— О, иди укладывайся, — проговорила Линда. Она сунула ему ключ и отошла в сторону. Тут Майо обнаружил, что в двери нет замка. Он открыл дверь, заглянул в комнату, закрыл и посмотрел на Линду. Та с трудом сохраняла серьезный вид. Он улыбнулся, и они оба рассмеялись.
— Ловко ты меня надула, — сказал Майо. — Вот уж не хотел бы играть против тебя в покер.
— Ты сам хороший обманщик, Джим. Я перепугалась до смерти — думала, ты меня прибьешь.
— Могла бы знать, что я никого не ударю.
— Да. Теперь давай сядем и разумно все обсудим.
— А, брось, Линда. Я вроде как потерял голову с этими яхтами…
— Я имею ввиду не яхты; я имею ввиду твою поездку на юг. Всякий раз, стоит тебе разозлиться, как ты собираешься ехать. Зачем?
— Я же говорил — найти парней, кумекающих в телевидении.
— Но зачем?
— Тебе не понять.
— Попробуй, объясни. Вдруг я смогу тебе помочь?
— Ничего ты не сможешь. Ты девушка.
— Это не так уж плохо. По крайней мере выслушаю. Разве мы не друзья? Ну, выкладывай.
— Когда все произошло (рассказывал Майо), я был в Беркшире с Джилом Уаткинсом. Джил — мой приятель, отличный парень и светлая голова. После окончания Массачусетского политехнического он стал главным инженером, или еще кем-то, на телевизионной станции в Нью-Хейвене. У Джила был миллион хобби. В том числе спил… спел… Не помню. В общем, исследование пещер.
Итак, мы зашли в ущелье в Беркшире и на целую неделю зарылись под землю, пытаясь найти исток какой-то реки. У нас были спальники, еда и снаряжение. Потом на двадцать минут ошалел наш компас. Мы могли бы догадаться, но Джил понес всякую чушь о магнитной руде и прочую ахинею. И только когда мы в воскресенье вечером поднялись на поверхность, Джил сразу понял, что произошло.
— Боже мой, Джим, — сказал он. — Все-таки они своего добились. Они взорвали, и облучили, и отравили самих себя, а нам остается только вернуться в пещеру и пережидать там.
Ну, протянули мы сколько могли, а потом снова вышли и поехали в Нью-Хейвен. Город был мертв, как и все остальное. Джил поковырялся в радио, но в эфире стояла тишина. Тогда мы набрали консервов и объехали окрестности: Бриджпорт, Уотербери, Хартфорд, Спрингфилд, Провиденс… Никого. Ничего. Мы вернулись в Нью-Хейвен и обосновались там.
То была неплохая жизнь. Днем мы добывали запасы и возились с домом, а вечерами после ужина Джил пускал станцию. Она работала на аварийных генераторах. Я шел к себе в бар, протирал стойку и включал телевизор — Джил специально установил для него генератор.
Отличные передачи устраивал Джил. Начинал он с новостей и погоды, которую вечно неверно предсказывал. У него и был-то, что какой-то «Альманах фермера» да древний барометр, похожий на часы, висящие у тебя на стене. То ли барометр был испорчен, то ли их там в политехническом плохо учили… Потом Джил передавал вечернюю программу.
В баре на случай налета я держал дробовик. И теперь, когда мне что-нибудь не нравилось, я просто стрелял в экран, выбрасывал телевизор за дверь, а на его место ставил другой. У меня в кладовой их были сотни. Два дня в неделю я только и делал, что пополнял запасы.
В полночь Джил вырубал станцию, я закрывал бар, и мы встречались дома за чашкой кофе. Джил спрашивал, сколько телеков я подстрелил, и смеялся. Я спрашивал его, что будет на следующей неделе, и мы спорили о… э-э… о всяких там запланированных фильмах и спортивных матчах. Я не очень любил вестерны и просто ненавидел разные заумные политические обозрения.
Но все пошло насмарку. Через несколько лет у меня остался единственный телевизор, и так я попал в беду. В ту ночь Джил крутил жуткий рекламный ролик, где какая-то красавица выходила замуж с помощью хозяйственного мыла. Естественно, я потянулся за дробовиком и опомнился только в последнюю минуту. Потом он передавал ужасный фильм о непризнанном композиторе, и повторилось то же самое. Когда мы встретились дома, я был весь издерган.
— Что стряслось? — спросил Джил.
Я рассказал.
— А мне казалось, тебе нравятся наши передачи, — удивился он.
— Только когда я мог стрелять. Пожалуйста, войди в мое положение, давай что-нибудь поинтереснее.
— Посуди сам, Джим. Программа должна быть разнообразной — кое-что для каждого, на любой вкус. Если тебе эта передача не по душе, переключи на другой канал.
— Ха, ты ведь отлично знаешь, что у нас в Нью-Хейвене всего один канал!
— Тогда выключи его совсем.
— Я не могу выключить телевизор в баре, можно растерять всю клиентуру… Джил, ради бога, неужели обязательно передавать такие отвратительные мюзиклы — с танцами, пением и поцелуями на башнях танков?!
— Женщинам нравятся военные фильмы.
— А реклама: красавицы, заглядывающиеся на колготки и курящие…
— Вот что, — перебил Джил, — напиши на станцию письмо.
Так я и сделал. А через неделю получил ответ: «Уважаемый мистер Майо, мы очень рады, что Вы находитесь в числе наших постоянных зрителей. Надеемся, что Вы и впредь будете с интересом следить за нашими передачами. Искренне Ваш, Гилберт О. Уаткинс, директор».
Я показал письмо Джилу, и тот пожал плечами.
— Видишь, Джим, — сказал он, — им все равно, нравится тебе программа или нет. Лишь бы ты ее смотрел.
Следующие несколько месяцев были для меня сущим адом. Я не мог выключить телевизор и не мог без содрогания его смотреть. Собрав всю силу воли, я едва удерживался от стрельбы. Я стал крайне нервным, вспыльчивым и понял, что необходимо что-то предпринять, а не то совсем спячу. Поэтому однажды я принес ружье домой и застрелил Джила.
На следующий день я почувствовал себя немного лучше и по пути на работу даже насвистывал бодрый мотивчик. Я отпер бар, включил телевизор и… Ты не поверишь — он не заработал! Во всяком случае, не было картинки. Не было даже звука. Испортился мой последний телевизор.
Теперь ты знаешь, почему я спешу. Мне нужно найти мастера.
После того, как Майо закончил свой рассказ, наступило долгое молчание. Линда внимательно глядела на него, пытаясь скрыть предательский блеск в глазах. Наконец с наигранной беззаботностью она спросила:
— Где он достал барометр?
— Кто? Что?
— Твой друг Джил. Свой античный барометр. Где он его достал?
— Понятия не имею.
— Говоришь, как мои часы?
— Ну вылитая копия.
— Французский?
— Не могу сказать.
— Бронзовый?
— Вероятно. Как твои часы. Это бронза?
— Да. А какой формы?
— Как твои часы.
— Такого же размера?
— Точно.
— Где он стоял?
— Разве я не говорил? В нашем доме.
— А где дом?
— На Грант-стрит.
— Номер?
— Три-пятнадцать. А чего это ты?
— Так, пустое любопытство. Ну, полагаю, нам пора собираться.
— Не возражаешь, если я пройдусь один?
— Только не вздумай брать машину. Автослесарей всегда было меньше, чем телемехаников.
Майо улыбнулся и исчез; но после обеда все выяснилось — он достал кипу нот и повел Линду к пианино. Она была тронута и обрадована.
