Ольга Лаврова, Александр Лавров
Из жизни фруктов
При московских рынках (не при всех) есть небольшие гостиницы. Не то что второразрядное — десятиразрядное пристанище для тех, кто привез товара не на один день.
И вот с утра в коридоре такой гостиницы появляются трое здоровых парней и четвертый, тоже не хилый, которого назовем по фамилии, поскольку он будет фигурировать в последующих событиях; это Шишкин.
Парни деликатно стучат в номер.
— Входите, не заперто, — доносится мужской голос.
Компания входит, затворяя за собой дверь, и в номере с места в карьер завязывается потасовка.
— Да вы что?!
— А вот что! Счас поймешь!
— За что, ребята?..
Пожилая женщина опрометью кидается прочь. Выбегает из подъезда, суматошно дует в милицейский свисток, кричит в пространство:
— Помогите! Люди добрые, помогите!
Немногочисленные «добрые люди», приостановившись, глазеют издали.
Спугнутые свистком, вываливаются те четверо, видят, что свистит всего-навсего дежурная, испуганно умолкшая при их появлении.
— Поймала, мамаша! — усмехается Шишкин. — Держи-хватай! — И парни неторопливо направляются к стоящему неподалеку «Москвичу». Шишкин вразвалку шагает последним.
Набравшись храбрости, дежурная пускает еще одну дрожащую трель. Шишкин раздраженно оглядывается, и ненароком оказавшийся поблизости Томин успевает его перехватить.
— Чего лезешь не в свое… — начинает Шишкин, но осекается при виде удостоверения.
А парни, собравшиеся было на выручку, пушечно хлопают дверцами, и «Москвич» рвет с места. Томин, проводив взглядом заляпанный грязью номер, поворачивается к Шишкину.
— МУР, значит? — не слишком испуганно произносит тот. — Тогда, конечно, в своем праве. С МУРом кто спорит…
— Что тут?
— Ничего особенного…
— Ничего особенного, да? — восклицает дежурная. — Ни за что ни про что кинулись человека бить!
— Мамаша, побереги нервы.
— Заявились в гостиницу… слышу крики…
— Пошли, — командует Томин, перехватывая руку Шишкина повыше локтя.
Дурацкий характер: на кой шут старшему инспектору заниматься разбирательством драки, да еще в выходной? Но автоматика срабатывает — что называется, не проходите мимо. Знал бы он, сколько неприятностей навлечет на свою голову!
В отделении милиции, куда доставлены Шишкин и побитый Панко, взъерошенный, со ссадиной на скуле, Томин ведет разбирательство с участием дежурного милиционера.
— Спекулянт, товарищ майор! — возмущается Шишкин. — Дерет с рабочего человека без зазрения совести!
— Я сам рабочий человек! — срывается на крик Панко.
— Нет, вы поглядите, а? Ворюга он, вот кто!
— Давайте поконкретней.
— Вполне конкретно. Я даю пятьдесят одной бумажкой. Он отходит якобы разменять. Возвращается и сует сдачи восемнадцать рэ.
— Не слушайте, вранье!
— Погодите, товарищ, — останавливает Панко дежурный. — Надо по очереди.
— Да ты уж помолчи, барыга, — подхватывает Шишкин. — Я ему это, говорю, что? Где остальные деньги? Отваливай, говорит, не заслоняй товар. Я — культурно между прочим — забирай, говорю, свою черешню, чтоб те подавиться. Давай полста назад. А ты ж, говорит, четвертной давал. Представляете, товарищ майор? Заткнись, мол, и отваливай по-тихому. И смотрю — верите, нет? — справа-слева уже группируются. Сподвижники в халатах. За мои же трудовые еще вывеску, гляди, попортят. Чего будешь делать, товарищ майор. Дал задний ход…
Панко от негодования утратил дар речи.
— Кто-нибудь видел, какой купюрой вы платили? — интересуется Томин.
— А как же. Старушка как раз приценялась, все видела!
— Может подтвердить?
— Где ее на рынке сыщешь? Небось с испугу от ихних цен ноги в руки. Нет у меня свидетелей, чтоб официально его притянуть. Но снести не могу. Это ж издевательство, товарищ майор, правильно? Ну и позвал своих ребят. И весь сюжет… По справедливости не со мной надо разбираться, а с этой спекулянтской рожей. По семь рубликов за килограмм, а? С ума можно спятить!
Цифра производит неблагоприятное впечатление. (Напоминаем, читатель, иные времена, иные мерки.)
— Да-а, частный сектор… — кривится дежурный.
— Скажешь, опять вру? — вдохновленный невольной поддержкой вопрошает Шишкин. — Подлюга!
— Что происходит?! Кого хулигански избили?! Теперь при вас оскорбляют, а вы потакаете? — орет Панко.
— Я в получку семьдесят несу, — наседает Шишкин, — семьдесят! А он их из столицы чемодан попрет, кровосос!
— Можно поспокойнее? — прерывает его Томин. — И вы тоже, — оборачивается он к Панко. Снова Шишкину: — Значит, документов никаких при себе?
— Не в загс шел, чтобы с паспортом.
— Данные проверим по адресному, — говорит дежурный и кивает помощнику, сидящему за перегородкой. — Проводи гражданина, пусть обождет.
— Теперь с вами, — продолжает дежурный, когда Шишкина увели. — Стало быть, со вчерашнего дня торгуете черешней. По семь рублей за килограмм.
— Это к делу не относится. Почем да сколько — забота моя!
— Бывает, и наша, гражданин Панко. Бывает. Вы родом-то с-под Курска?
— В паспорте написано.
— Место работы?
— Изучайте, пожалуйста, — Панко извлекает справку, разглаживает и кладет на стол. — У меня отгулов пять дней. Меня кооператив выделил ехать…
— Справок этих мы видели-перевидели. На базаре у всех справки. Пачками.
— А что если мы сейчас свяжемся с Курском? — заглянув в справку, спрашивает Томин, испытующе глядя на Панко.
Знаменский идет по коридору учреждения, где во всей атмосфере чувствуется солидность: на полу ковровая дорожка, двери кабинетов на порядочном расстоянии одна от другой. Знаменский открывает ту, где на табличке значится: «Заместитель председателя Комитета народного контроля».
Секретарша отрывается от машинки.
— Пожалуйста, Петр Никифорович у себя.
Через двойные двери с тамбуром Знаменский входит в кабинет.
Петр Никифорович встает, здоровается, приглашает сесть и сам садится уже не за письменный стол, а напротив Пал Палыча в кресло. Передвигает телефон, чтобы можно было дотянуться.
Дальнейший разговор то и дело прерывается звонками, и каждый раз зампред извиняется, прежде чем снять трубку. С Пал Палычем он приветлив и прост, но это простота крупного руководителя, в повадке и интонациях ощущается огромная власть, которой он обладает.
— Начальство вам объяснило причину?
— Да, Петр Никифорович.
— Не возражаете поработать с нами? — Вопрос шутливый, ответа не требует, да зампред его и не ждет, а обменивается с собеседником беглой улыбкой. — Время от времени мы включаем следователей в наши комиссии. Как юристов — на правах остальных проверяющих. Вашей базой заведует, — зампред бросает взгляд на записи, — Чугунникова Антонина Михайловна. Для начала попрошу взять на себя две задачи. Первая — сомнительный эпизод с исчезновением трех вагонов овощей.
Его прерывает телефонный звонок.
— Извините. Да?.. А вы держитесь четко: нам нужны не эмоции, а объяснения. Другой позиции не будет. Всего доброго… И второе, что важно для оценки дел на базах вообще, — продолжает зампред тем же тоном, что и прежде, мгновенно вернувшись к теме разговора со Знаменским. — Есть люди, которые создают трудности, чтобы их преодолевать. Мне бы хотелось… Телефонный звонок.
— Извините. Да?.. Поддержу, с удовольствием… Давай… Что у овощников есть трудности — понятно. Но вы должны разобраться; изживаются эти трудности или, напротив, их холят и лелеют, чтобы ими прикрыть недостатки в работе. А возможно, и злоупотребления.
— Все понял, Петр Никифорович.
— Когда приступите?
— Прибыл в ваше распоряжение десять минут назад.
Тем временем продолжается разбор драки в отделении милиции. Томин, только что разговаривавший с предприятием Панко, кладет трубку, слегка сконфуженный.
— Теперь убедились? — Панко успокоился.
— Убедился… Садовый кооператив действительно поручил Панко реализовать ягоду на рынке, — говорит Томин дежурному. — Собираются на вырученные деньги коллективную теплицу строить.
— Во-он… Выходит, обознались… Ну, извиняемся, бывает.
— Да, товарищи милиция. Против частного сектора у всех предубеждение! А почему, я спрошу? Что мы у кого отнимаем! Только даем. Из ничего чего делаем. На нашем вот месте