сворачивает за угол, останавливается, и преследовательница через некоторое время почти натыкается на него.
— Доброе утро, прелестная незнакомка!
Девица глупо таращится.
— Сегодня мы с авоськой. За покупками?
— А вам что за дело? — несколько оправясь, огрызается она.
— Вы положительно ко мне неравнодушны. Что бы это значило?
— Не приставайте, пожалуйста! Я с незнакомыми…
— Недолго и познакомиться. Я, например, из уголовного розыска. А вы? — и тоном, не допускающим возражений, требует: — Попрошу документы!
— Еще чего! — хорохорится девица.
— Тогда — «пройдемте»?
Девица колеблется, но все же раскрывает сумочку и вытаскивает паспорт.
— Нате. Подумаешь!
— Благодарю. — Томин быстро пролистывает страницы и возвращает паспорт. — Вы мне чрезвычайно симпатичны. Запомню фио и адресок.
В той же конторке, где разговаривал с Васькиным, Знаменский беседует теперь с Малаховым, вторым кладовщиком. У Малахова детское лицо, в глазах постоянная то ли задумчивость, то ли грусть. Говорит он немного бессвязно. По временам начинает присочинять, увлекается, искренне верит тому, что рассказывает, смакует драматические эффекты, с удовольствием пугается.
— Должен быть третий. Обязательно. Круглосуточно принимаем-отпускаем. Но нету. Умер он. Погиб. Хороший старик, жалко. Петр Иванович. Под самосвал попал. Прям рядом с базой. Зимой еще. Он пьющий был — и под самосвал. В лепешку. Все кости до единой переломало, — и, расширив глаза, Малахов повторяет: — До единой косточки!
— Отчего же не берете третьего кладовщика!
— Трудно подобрать. Коллективная материальная ответственность. Все на доверии. Человек нужен. Мы друг другу товар не сдаем. Котя… это я Васькина так по дружбе… Котя двенадцать часов отработал — я заступаю. Товар перевешивать невозможно. Неделю будешь вешать. Чужой придет — проворуется. Или обведут. Народ только и ждет.
— Такой все нечестный народ?
— У нас-то? Что вы! Жутко воруют. Прут подряд. Мафия. За каждым в оба.
Знаменский подзадоривает:
— Так уж и мафия?
Малахов принимает таинственный вид.
— Про мандариновую империю слышали?
— Нет, — удивляется Знаменский, подыгрывая.
— Страшное дело! До последнего мандарина — в их руках. Что направо, что налево — полный расчет. Транспорт имеют. Агенты везде. Все есть. Тиски запасные — пломбы зажимать. Прям опутали экономику. Денег, конечно…
— Вы с этой «империей» сталкивались?
— Бог хранил. И вы забудьте. Ни-ни. А то ого! Концерт для гроба с оркестром! И никто не узнает, где могилка моя! — Малахов разволновался настолько, что Знаменский смотрит озадаченно: не поймешь, то ли святая простота, то ли человек ловко придуривается.
— Хорошо, с империей не связываемся. Вернемся к помидорам.
— А что? И помидоры воруют. Еще как. Было однажды — навесил замок. Покушать пошел. Прихожу — висит. Отпираю — два ящика не хватает. Из-под замка! Мафия! Авторучку на виду не оставь, сопрут. Изворовались все.
— Такие случаи известны, — не может удержаться Знаменский. — Со спичками тоже часто. И никаких следов.
— Смеетесь, — говорит Малахов огорченно.
— Да нет, я к слову… Как понимать, что все воруют? Например, вы или Васькин — тоже?
— Нам не нужно, — машет рукой Малахов. — Мы с Котей на естественной убыли. Хватает. И никого риска.
— Никакого риска? — переспрашивает Пал Палыч, изумленный признанием.
— А что? Государство само установило. Порядок, нормы. Официально же.
В дверь стучат.
— Ну что? — сердито оборачивается Малахов. — У меня обед!
— Выйди на пару слов, — слышится голос.
— А-а… Разрешите?
— Пожалуйста.
Малахов выходит. И в третий раз мы видим человека, который прячется от Пал Палыча. Он плотно прикрывает дверь, которую Малахов оставил приотворенной, тянет его в сторонку и понижает голос:
— Это у тебя — фамилия «Знаменский»?
— Вроде да.
— Интересно. Ирония судьбы… Слушай, придет Васькин, скажи, чтоб меня нашел. Сразу, понял?
— А что?
— Надо, Малаховка, надо. Ну, пока.
— Кто это был? — спрашивает Знаменский, когда Малахов возвращается. Кого-то смутно напомнил услышанный голос.
— Бригадир грузчиков. Просил тут передать… да так, мелочи жизни.
— Ну ладно, хотел спросить, как вы попали на должность кладовщика?
— Да мы с Котей еще пацанами, — охотно рассказывает Малахов. — В одном дворе. Я раньше в телевизионном ателье работал. Не сложились отношения. Нервничал сильно… А где наш двор был, стадион построили. Нас с мамой — в Текстильщики, Котю — в Черемушки. Однажды встретились, посидели и позвал к себе. За ним-то спокойно.
— А… Котя как попал сюда?
— Драма! Учителем Котя был. Дочка академика влюбилась. Из девятого класса. А он в нее. Рыдания. Академик заскандалил. Я перед Котей преклоняюсь. Пожертвовал образованием, все бросил. Академик потом прощения просил. Да уж поздно. Такой Котя человек!
— Вы помните массу всяких историй. — Пал Палычу немножко смешно. — Только про вагоны начисто забыли. Три вагона с помидорами в конце апреля. А?
Видно, что Малахов задет.
— Товарищ следователь, я, может, с придурью, — хмуро говорит он. — Не все упомню. Возможно. Устаю как собака. Но учет я веду. Все оки-доки. Десять классов. Вы учет проверяли? Вагоны есть?
— Нету.
— Значит, не было. — Какая-то мысль мелькает в глазах, и он легко забывает обиду. — Вот вы кого — вы Лобова еще спросите! Он от железной дороги весовщик. За вагоны мы ему расписываемся.
— Сказали — Лобов сегодня на учебе.
— А-а, верно. — И добавляет с гордостью за Лобова: — Кончит вуз — начальником станции будет.
По бульвару шагает Томин. Тут почти всегда встречается кто-то из своих. Одному — приветственный жест, другому кивок.
Человек, избегавший Знаменского на базе, сейчас хорошо одетый и имеющий преуспевающий вид, при приближении Томина расплывается в радушнейшей улыбке:
— Ба, Томин!
— Викулов? — спрашивает Томин без особой радости.
— Собственной персоной! — отвечает тот и с таким сияющим лицом тянет руку, что Томин невольно подает свою.
— На Петровку? Ты там? — частит он, не отпуская ладонь Томина. — А я — не угадаешь, где! Такое могу порассказать!..
Издалека кто-то целится в здоровающихся телеобъективом и щелкает затвором фотоаппарата.
— Позвони мне в «Космос», а? Нет, ты обещай! Встретимся, поболтаем, вспомянем. Номер 2-08, ладно? Я еще три дня в Москве.
— Работы невпроворот, вряд ли.
— Жалко. Ну, в другой раз. Всяческих тебе успехов. Будь здоров! — и снова протягивает руку. Томин торопливо жмет ее, чтобы поскорее отделаться. И идет дальше, выбросив Викулова из головы.
В кабинете Знаменского сидит Саша — студент университета. С виду простецкий, «русопятый». Он — один из тех, кто в конце апреля работал на базе в четвертом цехе.
— Не обязательно было приезжать, Саша, ведь сессия на носу. Продиктовали бы по телефону.
— Я хотел лично.
Что-то в его тоне заставляет Знаменского посмотреть на парня внимательнее, но тот отводит взгляд.
— Может, понадобится? — говорит он, передавая Знаменскому два листка, — я захватил списки ребят. Это физматовцы… это наши… А сколько машин… — Знаменский берется за авторучку. — Да я вырву, что вам переписывать… Здесь отмечено по дням: двадцать восьмое, двадцать девятое, тридцатое.
— Спасибо, спасибо, Саша. — Знаменский скрепляет листки вместе.
— Это вам что-то дает?
— Да, эти листочки могут сослужить хорошую службу.
— Там что-нибудь серьезное… на базе?
— Просто любопытно или есть причина? — осторожно выясняет Пал Палыч.
— Ну… — Саша колеблется, — в общем, я знаком с Леной Чугунниковой и потому… — неловко замолкает.
У Знаменского на минуту портится настроение: парень ему симпатичен.
— Хорошая девушка? — по-доброму спрашивает он.
