Власов с облегчением удалился.
— Тот самый свидетель? — проводила она его взглядом.
— Угу. Выкладывай свои достижения.
Кибрит раскрыла папку.
— Оцени! Точные расчеты, бесспорные выводы. Твоему хулигану чистый мат. Если он сумеет хоть что-то понять. С дураками беда — чем виртуозней доказательство, тем оно меньше убеждает. Не доходит.
— Он тупица?
— Интеллектом не блещет. Но все-таки сколько-то проучился, авось знает слово «экспертиза». Спасибо большое, Зиночка. По дороге пошли мне обратно свидетеля.
— А что он, собственно? Выскочил весь в смятении.
— Того и гляди даст задний ход. Разводит какую-то сомнительную философию — право сильного и прочее. Если на суде заявит, что ничего не видал, начнется неразбериха. Потерпевший даже опознать преступника не может — ослеп.
— Да, мне говорили. И сотрясение мозга…
— Угу. И запишет суд в решении: учитывая, что потерпевший получил тяжелую травму черепа, показаний его недостаточно для вынесения приговора.
— Свинство! Держи бульдожьей хваткой своего единственного!
— Погоди минутку, при тебе лучше думается… Если сделать так: с помощью этой папки я привожу в чувство хулигана Платонова и сразу устраиваю им очную ставку. Только шиворот-навыворот?
Кибрит кивнула одобрительно: поняла.
— А инструкции побоку?
— Побоку!
— Ну-ну… Желаю удачи.
— Стоп, сударыня. Юбка сантиметров на двадцать короче твоей — это как?
— Довольно вызывающе.
— И подтверждает сомнительность морального облика девушки?
— Ну-у, Павел, что за ханжество!
Пал Палыч задумал простенький, но остроумный трюк.
На обычной очной ставке свидетель рассказывает и уличает преступника. Шиворот-навыворот — это заставить самого подследственного все рассказать и признать вину. Куда тогда деваться колеблющемуся свидетелю? Опровергать преступника вопреки всякой логике?..
Власов принял приглашение в Бутырку с болезненным любопытством. По пути они обменялись считанными незначительными фразами. Свидетель был напряжен.
В тюремной проходной, пока Знаменский заполнял пропуска, внимательно прислушивался к непринужденной болтовне его с дежурной:
— Ниночка, что вас давно не было?
— Экзамены сдавала, Пал Палыч. Последняя сессия.
— Так что скоро нас покинете?
— Может, когда и встретимся. Я ведь юридический кончаю. Кабинет хотите в тени или на солнышке?
— На солнышке.
Все еще держалось неурочное тепло, но могло сломаться в одночасье, и как тогда пожалеешь, что забивался в тень.
— Ниночка, Игорь Сергеевич пока побудет у вас. Я подготовлю очную ставку и позвоню.
— Будет сделано, Пал Палыч.
— Уж потерпите, Игорь Сергеевич, четверть часика. Специально для вас свежие журналы захватил. Хотите?
Тот взял и угрюмо проследил за процедурой прохода Знаменского внутрь через автоматические решетчатые ворота. Вот они лязгнули железными челюстями. Знаменский скрылся.
— Курить здесь можно?
— Да, пожалуйста, — разрешила Ниночка.
Власов свернул журналы в трубку, подошел к ее окошку.
— Не думал, что в городе может быть такая тишина.
Тишине новички обязательно удивлялись.
— Такой и в лесу нет. Это стены. Весь шум съедают.
Власов помолчал, слушая невероятную тишину. Ниночка с приветливой улыбкой ожидала вопросов.
— Хороший следователь? — кивнул Власов вслед Знаменскому.
— Пал Палыч замечательно талантливый! И очень душевный!
Власов догадливо усмехнулся: вы, голубушка, к нему неравнодушны. Та потупилась, но произнесла твердо:
— Это не я, это сами заключенные говорят!
— Да? Нелепо!.. И вы тоже. Сидите, как страж в преддверии ада. Кому тут нужна хорошенькая девушка?
Подобные замечания Ниночка тоже не раз слышала. Бывалые же люди считали, что именно такая и нужна.
Она уйдет — найдут взамен похожую: улыбчивую и хорошенькую.
(А со Знаменским они действительно встретились. И даже немного поработали вместе. И то было самое счастливое время ее короткой жизни… оборванной ударом ножа.
История описана нами в повести «До третьего выстрела»).
…Между тем Пал Палыч энергично обрабатывал Платонова. Тот изо всех сил старался вникнуть в акт экспертизы и разложенные на столе таблицы. Чтобы лучше понять, бормотал вслух:
— «Место кровоподтека на лице потерпевшего соответствует удару, нанесенному человеком, выше его ростом, а именно…»
— Ваш рост, верно?
— Ну и наворочено в этих таблицах…
— Специалисты работали. Кому бы другому я и показывать не стал — слишком сложно. Но вы человек неглупый, с полувысшим образованием… — польстим, слицемерим, плевать, абы проняло.
— Понятно, — утер лоб Платонов. — А тут что?.. «Наиболее вероятно, что удар нанесен правым сжатым кулаком руки, чему соответствуют расположение, конфигурация… расположение, конфигурация и глубина гематом… смотри таблицу шесть». Это ж надо!
— А вот тут вычислено соотношение между углом удара в челюсть и тем, где на затылке потерпевшего образовалась ссадина при падении. Ссадина небольшая, обратите внимание.
Платонов круглил глаза, из которых испарилась наглость. С него уже и в камере спесь сбили, да еще следователь с победоносным видом вывалил заумные свои бумаги…
— Значит, что же мы имеем, гражданин майор? — озабоченно спросил он. — Против меня девчонка. Этот, который с сотрясением. Длинный свидетель. И плюс вагон науки… А кто же за меня?! Вам разве не звонили?
— Ну! За вас очень даже заступались. И многие. Только я начхал. Вы поймите, Платонов, Петровка — не райотдел. Нас не достанешь, — и приврем, и прихвастнем, где наша не пропадала!
— Вот петрушка! — горестно изумился Платонов. — Чего ж делать? Советуете идти на чистосердечное признание?
— Честно — советую.
— К чистосердечникам отношение, говорят, получше.
— Безусловно.
— Кой черт его дернул, этого дохляка, ко мне лезть?! Нужна мне была его девчонка! Своих невпроворот! Заголила ноги и вот маячит перед носом, вот маячит! Стерва!.. Гражданин майор, а мы не договоримся, будто я этих премудростей в глаза не видел, а? Будто просто вот совесть заела и все такое?
— Теперь уж нельзя.
— Эхма! Надо было меня раньше убедить! Растолковали бы, припугнули! Вам, можно сказать, человеческая судьба доверена, а вы…
Он еще раз крепко обругал всех по кругу (кроме себя). Выдохся.
— Ладно, что проиграл, то проиграл. Дальше бы не напортачить.
— Вы просили об очной ставке.
— Дурак был.
— Но сейчас полезно зафиксировать ваше раскаяние в присутствии свидетеля. Думаю, стоит даже извиниться перед ним: человек ходит, время из-за вас теряет
— По шее бы ему, чтоб не ходил!.. Хрен с ним, извинюсь…
«Мы свой, мы новый мир построим». А чего не построим, то переименуем, и будет как бы новое.
«Каторга», скажем. Ну что за откровенное наименование! В новом-то мире! Пусть будет, к примеру, «колония». И сразу мило бюрократическому уху, ничто не царапает. «Исправительно-трудовая колония» — отлично звучит.
Или «Нескучный сад». Фи, по-мещански же. То ли дело «Парк культуры и отдыха имени…»! Что «парк культуры» — неграмотно, нелепо, нужды нет. Зато идейно и солидно.
То же и «Бутырская тюрьма». Зачем это нам — «тюрьма»? Почесали в затылке, вычесали «Следственный изолятор». Хорошее нейтральное словечко, даже в больницах изоляторы есть.
Но древняя Бутырка не ведала, что превратилась в невинный «изолятор». Веками пропитывалась она духом неволи, тоски, проклятий, чьих-то предсмертных томлений. Наука утверждает, что информация неуничтожима. Сколько же ее вобрали в себя эти стены, лестницы, глухие коридоры. И источали обратно, густо пропитывая недра тюрьмы.
Так что прогулка по ним для нервно настроенного человека (да еще впервые) была определенным испытанием. Если говорить о Власове, то он показался Пал Палычу ниже ростом и, войдя в освещенный солнцем кабинет, словно бы обрадовался знакомым лицам.
Поздоровался с Платоновым. Платонов зыркнул исподлобья, отозвался нехотя.