— Я могу поговорить с вами… просто так?
«Смесь агрессивности и просительности».
— Совсем «просто так»?
— Ну, не о погоде, разумеется.
«То бишь все о том же, только без протокола. Пора его наконец разгадать. Тоже мне, сфинкс!»
— А погода того заслуживает, Игорь Сергеевич. С вас до сих пор капает. Снимайте плащ, в углу есть свободные плечики, пусть посохнет.
Знаменский был само добродушие и любезность. Свистать всех наверх! Глазам глядеть, ушам слушать, мозгам варить!
Пока Власов раздевался, Пал Палыч позвонил секретарше отдела:
— Танюша, милая, мне бы чайку и чего-нибудь жевательного.
Та прибежала, в дверях взяла Пал Палычев термос, сожалеюще шепнула: «А в столовой окрошка», — и убежала в буфет. Серьезная женщина, двое детей, а носится как ветерок.
— Игорь Сергеевич, у вас нет аллергии на бумажную пыль? Тогда казенную письменность мы убирать не будем, сложим на диван, с ней еще работать.
— Да-да, пожалуйста…
Власов рассматривал эувфорбию спленденс, которую Зиночка с месяц назад чем-то полила, вызвав небывалое обилие мелких алых цветков.
— Как вы терпите это душераздирающее растение? — поморщился он. — Шипы и кровь.
(Лепестки были кругленькие и действительно напоминали капли крови).
«Некогда выкинуть», — хотел было отшутиться Знаменский, но решил: нет, надо с ним серьезно. Мало ли какая фраза какую струну тронет.
— В этом растении есть характер. Индивидуальность. Красота и жестокость. Оно будоражит. Можно усмотреть символ жизни. Еще что-нибудь накрутить околофилософское. Оно — сильное создание… и не позволяет себя «цапать за плечо» (процитировал он Власова). Вы ведь поклонник силы, Игорь Сергеевич. Фикус мне неинтересен.
— А вы не поклонник?
— Силы? Слово очень уж многозначное. От «падающего толкни» до… ну, скажем: падшего подними и держи, пока не утвердится. Оба определения не мои, я не охотник плодить афоризмы.
Два удара каблучком в низ двери. Пат Палыч благодарно принял от секретарши поднос. Немножко она перестаралась, но зато отпадает сожаление об окрошке. Тем паче, от нее в животе холодно.
— Мы с вами дивно беседуем «просто так», Игорь Сергеевич. Если вы еще поможете мне сервировать стол…
Ел Власов машинально, с холостяцкой неопрятностью: скорее от нервов, чем от голода. Некоторое время продолжалось «просто так», затем прорезался смысл:
— Я вот насчет вчерашней очной ставки…
— Да?..
— Впечатление, будто меня в чем-то надули.
— Хм…
«Сообразил что-то. Любопытно, насколько».
— Не понимаю, зачем понадобилась сия процедура? Ведь Платонов и так готов вам душу выложить!
Пал Палыч долил в стакан из термоса. Хитрить не было смысла.
— Да, я вас слегка надул. И не извиняюсь, потому что для вашей же пользы.
— А в чем вы видите мою пользу?
— Вы мучились сомнениями, тяготились ответственностью. Я облегчил задачу, предложив только подтвердить показания арестованного.
— И поздравили себя с удачей! — колко вставил Власов. Пал Палыч пропустил мимо ушей.
— А кроме того, невредно было посмотреть на Платонова поближе. Как вам этот кладбищенский деятель?
Власов молча отвернулся. Пал Палыч решил тоже помолчать. Пускай собеседник потрудится все же ответить.
После минутной паузы Власова выручил телефонный звонок. Трещал городской аппарат, и Пал Палыч, как всегда в таких случаях, отозвался официально:
— Старший следователь Знаменский слушает… Предисловия не нужны, здравствуйте, Шептунов… Естественно, узнал… Да никакого фокуса, память срабатывает автоматически… Ну что — что пять лет назад? Голос у вас тот же… А вы прикиньте, сколько я его наслушался, пока вы плели завиральные истории!.. Ну ладно, ладно… Значит, свобода. Поздравляю. И что будем делать дальше?.. Вот чего не советую! Зайдите-ка, потолкуем всерьез… Сейчас скажу… — Он полистал настольный календарь. — Давайте послезавтра в три сорок пять.
«Шептунов. Отрадно, что не пропал. Хоть кто-то когда-то не пропадает! Вообще день удачный — если б не Власов».
— Еще чаю?
— Нет, спасибо… С вами разговаривал преступник?
— Бывший преступник.
— Что он сделал?
— Много чего наворотил.
— И вы с ним так вот…
— Что вас удивляет?
— Тон.
— Пять лет назад тон был другой. Но и человек был другой. Я с ним бился несколько месяцев.
— И перевоспитали?
Знаменский разозлился, но смыл злые слова с языка остатками чая.
— Вы меня все подковыриваете, приписываете хвастливость и прочее. Ну какая мне корысть перед вами чваниться?.. Что до перевоспитания, то педагогическая польза от следствия чаще всего гомеопатическая. Корень в самом человеке. Хочет или не хочет вырваться из уголовной тины.
Шептунов захотел. Все.
— И он к вам придет советоваться. Почему?! Почему тот же Платонов держится так, словно вы ему — друг, а я — враг?
— Преувеличиваете. Просто мы с ним — каждый на своем месте. Он видит, что на меня в определенном смысле можно положиться — все честно и объективно. А ваша позиция ему непонятна. Непонятное среднего человека раздражает.
«Снова воды в рот набрал… А ведь он способен сейчас поблагодарить за угощение и откланяться. А я останусь ни с чем?»
— Игорь Сергеевич, давайте наконец откровенно. Вы пришли искать помощи себе, но неким образом это связано с делом Платонова… Ваш протестующий жест — только жест. Из упрямства. У меня от своих забот голова так пухнет, что к вечеру кепка не налезает. Но готов помочь — если буду в силах. Только вот мне, как и моему подследственному, многое непонятно. Вы не вмешались, чтобы защитить Риту или Алексея… но не ушли. Стояли, смотрели. Как-то туманно упрекнули Платонова… не попытались задержать…
Платонов захрустел пальцами:
— Вывод ясен: трусил, пока не собралась толпа, а тогда рискнул вякнуть. Так?
— Нет, гораздо сложнее… Вы, между прочим, не ответили на вопрос о кладбищенском деятеле.
— Он не стоит серьезного разговора.
— Не считаете Платонова опасным?
— Разумеется, нет. Не хотел же он убивать вашего Демина!
— Единственно, чего он хотел, это утвердить себя с помощью кулака. Что будет с Деминым, его не интересовало. Это — антисоциальность. Как она проявится, зависит у таких, как Платонов, скорее, от ситуации. Если бы всерьез обозлился — ударил крепче. Мог ударить и камнем и ножом — что попало под руку. Думаете, нет?
— Думаю, да, — с горечью согласился Власов. — Но, Пал Палыч, почему об интеллекте судят по максимально доступному для данного человека проявлению. О моральном же уровне — по минимальному. Это несправедливо! Гениальный ученый может в другой области изрекать глупости. Неважно. Но если кто хоть однажды сделал подлость — весь счет ведется от нее: вот на что способен!
— Занятная постановка вопроса. Выкрою время — размыслю. Пока же вернемся к вам. Что вас сюда привело? Откуда желание поговорить просто так?
— Допустим, мне нравится с вами беседовать.
— А серьезно?
— Ну, если хотите, я всегда должен четко понимать, в каком положении нахожусь. В данный момент не вижу, зачем вам нужен свидетель. Мне эта роль неприятна. У вас и так все имеется — и раскаявшийся злодей, и невинная жертва, и высоконаучный трактат, скромно именуемый экспертизой.
— А как насчет гражданского долга, Игорь Сергеевич?
— Не опускайтесь до уровня агитатора. Объясните свой интерес ко мне юридически.
— Вас излишне занимает процесс следствия.
— Интерес рассматривается как нездоровый?
— У каждого своя профессия. Зачем инженеру-энергетику углубляться в тонкости судебной психологии или теории доказательств?
— Красивые термины. Что осталось бы от вашей теории доказательств, если бы Платонов успел просто уйти? Пшик!
— А вы хотели бы, чтобы он ушел, а славный парень остался, как говорится, неотмщенным?
Тихо сделалось в кабинете. Власов пристально смотрел на эувфорбию.
То, что он произнес затем, было неожиданным и для Знаменского, и для него самого:
— Я… могу навестить этого Демина?
— Новая причуда. Чем вы маетесь, Игорь Сергеевич?.. И как давно?
— Не будем теперь!.. — отрицательно затряс тот головой.
— Завтра я собираюсь в клинику. Поедемте вместе.
Хуже всего, что Пал Палыч почти знал уже, чем мается Власов. Только отпихивался от своего знания в надежде, что ошибается.
Власов был утомителен и в молчаливом, и в разговорчивом варианте. И, чтобы не ехать вдвоем через город, Пал Палыч назначил ему свидание на станции метро, откуда путь до клиники занял у них всего минут пять. Дождь зарядил, и передвигаться надлежало стремительно.
Клиника обдала специфическими запахами и звуками, и Пал Палыч с облегчением подумал: «Слава Богу, Саша уже дома!»
