— Ну, так.
— Корреспондент и машинистка, так?
— Так.
— Это деловой разговор. Можете спрашивать.
— А что я должен спрашивать?
— Кто мы, откуда мы — все, что нужно.
«Мы, мы, мы…» Я откинулся на стуле, с интересом разглядывая обоих.
— Хорошо, будь по-вашему. Откуда вы, ребята?
— Из Москвы.
— Ого, издалека. И что вас сюда привело, если не секрет?
— Мы ищем работу, я сказал. В Москве мы учились.
— А, учились! Где?
— В школе, разумеется.
— Почему «разумеется»? Могли и в техникуме, и в училище. Десять классов закончили?
— Да, по десятке.
— И что же… получили аттестаты и сразу на самолет? Вы извините, что я так расспрашиваю. Но, коли вы пришли устраиваться на работу, я должен знать, что вы собой представляете…
— Понятно! — перебил он нетерпеливо. — Мы должны представиться. А вас как зовут?
Опять послышался вздох девушки.
— Действительно, — согласился я, — это упущение. Меня зовут Борис Антонович. Фамилия Воронин. Должность моя вам уже известна.
— А мы Кротовы. Сергей и Катя. В институт мы не поступали. Хотели, да раздумали. Нам было не до этого. Мы поженились и решили работать.
— Вот оно что… — промямлил я. — А ведь, откровенно говоря, я подумал…
— Вы подумали, что мы брат и сестра! — опередил он меня.
— Вот именно. Вы чем-то похожи друг на друга.
— Нам уже это говорили. Знаете кто? Редактор вашей местной газеты. Мы ей сказали, что мы муж и жена. Она всплеснула руками и закудахтала как курица. Она случайно не старая дева?
— Черт возьми! Ну и суждения у вас!
— А что, не правда?
— Нет, конечно. У нее трое взрослых детей.
— А по натуре ханжа.
— Сережа!..
— У нее взгляды допотопные, как ее платье. Мы не смогли бы там работать. Так ей и заявили.
— А она предлагала вам работу?
— Нет. Она прочла нам мораль. Мы встали и ушли. Мы сыты моралями.
— Понимаю… И все-таки оценки у вас слишком категоричные. Нельзя ли поспокойнее?
— Как это? Умереть, что ли?
— Нет, просто не петушитесь. Давайте говорить спокойно.
— О чем? Почему мы поженились так рано? На это мы не отвечаем.
«Мы… мы… мы…»
— А сколько вам лет, я могу хотя бы узнать?
— Пожалуйста. Обоим тридцать четыре.
— Это звучит солидно. А по отдельности?
— Разделите на два.
— Ага! Значит, по семнадцать.
В его живых глазах блеснул смешливый огонек.
— У вас математические способности, — брякнул он.
— Первый раз в жизни слышу такой комплимент… Постойте, ребята! — вдруг осенило меня. — Вам по семнадцать, а вы…
— …а мы женаты! — стремительно закончил Кротов мою мысль. — Все правильно. Вы отстали от жизни. Сейчас и в шестнадцать регистрируют в исключительных случаях… Мы — исключение, понимаете?
— Ага… Гм… Понятно… Акселерация… — довольно глупо пробормотал я.
Опять наступило молчание. Я ощущал на себе напряженные взгляды Кротовых.
— Видите ли, в чем дело, — заговорил я после паузы. — У всякой администрации существует правило: не покупать кота в мешке. Я уже знаю, что вы муж и жена, что вы окончили школу. А вот, например, ваши родители знают, что вы здесь? Только не зачисляйте меня сразу в ханжи.
— Родители за нас не будут работать, верно?
— Верно. Но они могут вас разыскивать или что-нибудь в этом роде. А я приму вас на работу и окажусь в дурацком положении. Может так получиться?
— Не может. Они в курсе событий. Остальное вас не касается.
— Ладно, с этим ясно. А теперь скажите, почему вы решили, что сможете работать в редакции? Вы печатались в газетах, писали для радио?
— Нет.
— Вот видите!
— Так, как пишут, и я смогу. Даже лучше.
— Не слишком ли вы самоуверенны?
— А вы проверьте! Дайте мне задание.
— Какое, например?
— Любое. Репортаж, статью, корреспонденцию.
— Ого! Вы и с жанрами знакомы, — легонько съязвил я. — Но этого недостаточно, чтобы работать в редакции.
Они поглядели друг на друга.
— Сказать? — спросил Кротов у своей Кати. Она кивнула. Он метнул взгляд на меня. — Я пишу. Давно пишу. И хочу стать профессиональным литератором.
Ни больше, ни меньше! Профессиональным литератором!
Не удержавшись, я глубоко вздохнул. Мой явный скептицизм не остался незамеченным. Кротов сумрачно посмотрел на Катю, словно спрашивая ее: «Не пора ли кончать с этим типом?». Потом развалился на стуле, закинул ногу на ногу.
— Опять не верите?
— Да нет, отчего же… — осторожно проговорил я. — Задумано, во всяком случае, смело. Правда, трудностей на вашем пути немало.
— Знаю!
— Ну, если знаете, тогда…
Я был огорчен. Он вдруг разочаровал меня. Внезапно мне стало тревожно за эту девушку, эту Катю, которая смотрела на него во все глаза.
— Стихи, вероятно, пишете? — спросил я с угасающим интересом.
Он усмехнулся:
— Нет, не стихи, — прозу, роман.
Я заметил, что роман — жанр трудный и требует большого литературного мастерства и жизненного опыта. Он сдержанно согласился, что я прав. Я выразил опасения, что в его годы роман, тем более хороший роман, может не получиться. Он не ответил. Молчание было красноречивым. Он прикоснулся к ладони жены, словно черпая в ней силу.
Я спросил, кто его любимый писатель. Фолкнер! Уильям Фолкнер! Мы помолчали. В раздумье я стукнул пальцем по клавише машинки.
— Ну хорошо! Оставим ваши литературные планы в стороне. Откровенно говоря, я считаю их безнадежными… — Катя вздрогнула, и я тут же поправился: —…слегка легкомысленными. Мы в нашей радиоредакции романов не пишем. Романистов у нас в штате нет, и они нам не нужны. И деньги за будущие
