а у самой глаза были голубые, как океан.
— Лизни, лизни, не бойся! — кричу.
Она лизнула воду у меня в пригоршне. Я подумал: сейчас заревет. А она засмеялась. Папа и мама тоже попробовали — тоже засмеялись. Папа обнял маму за плечи, этого я давно не видел, чтобы они обнимались. Мама даже зажмурилась. А папа поцеловал ее в ухо. Он был очень молодой, в свитере и джинсах, и мама очень молодая, светловолосая и красивая. Мне так жутко радостно стало, что я встал на руки и пошел на руках по песку.
Потом Сашка Жуков потащил меня показывать свою заветную речку. Пока шли, он объяснял, что она нерестовая, и если повезет, то мы сейчас увидим, как идет горбуша. Я говорил: да, да! понятно! — а сам только и думал о том, как папа обнял маму и поцеловал в ухо, и у меня сердце прыгало.
Мама, тетя Вера и Юлька гуляли далеко на отмели, а папа и дядя Юра сидели на коряге рядом с машиной. Перед ними был расстелен плащ, а на нем — продукты: хлеб там, помидоры, две консервные банки, колбаса. Дядя Юра коленями зажимал бутылку и ввинчивал в пробку штопор. Папа курил и, сощурившись, смотрел, как я подхожу. Дядя Юра тоже увидел меня, заулыбался:
— Рыбачок пришел! А где улов?
— Там! — я махнул рукой. — В речке!
— А! Ну, ясное дело. — Он дернул, и пробка выскочила из горлышка.
Дядя Юра толстый, лысоватый, краснолицый. Трудно поверить, что он папин одногодок. Папа выглядит куда моложе его. Он такой поджарый, сухолицый, голубоглазый и одевается по-молодежному. И маму не сравнишь с тетей Верой. Сашка, между прочим, пошел в родителей — жирный.
Дядя Юра налил полный стакан вина и протянул папе.
— Держи!
Папа посмотрел и сказал:
— Нет, я не буду.
Дядя Юра все равно протягивает.
— Да ладно, брось! Лешка не выдаст. Держи!
— Не буду я, — папа повторил, и даже не смотрит, в сторону глядит. — Не хочу я.
— Да это ж вино! — дядя Юра заудивлялся. — Сушняк! Я за рулем — и то приму. За два часа выветрится. Держи!
У папы даже бровь задергалась. И голос какой-то тонкий стал.
— Ну, не хочу я, честное слово. Давай сам.
— Зарок, что ли, дал? — дядя Юра спросил, помолчав.
— Ну вроде этого. Не важно! — Папа сигарету в песок бросил, придавил ногой. И поднялся. — Пойдем, Лешка, побродим.
Дядя Юра закричал сердито:
— А мне что делать? Одному дуть? Алкаш я, что ли!
Папа засмеялся:
— Женщин дождись. Они помогут. — Обнял меня за плечи, помахал дяде Юре рукой, и мы пошли.
Последний раз мы так ходили… я даже не вспомню когда. И вот идем нога в ногу, папа и я, и он меня крепко так обнимает, будто боится, как бы ветер не унес в океан. А я его тоже крепко обнял за пояс — как бы его ветер не унес в океан. Он в свитере, и я в свитере. Он в джинсах, и я в джинсах. Нога в ногу идем по берегу, а над нами чайки кричат. Папа мой и я!
Он мне в лицо заглянул и спросил:
— Чего улыбаешься?
А я и правда не могу удержаться, губы растягивает — и все.
— Так, — говорю. — Нравится мне здесь.
И хочу нахмуриться, а губы растягивает.
У папы глаза заблестели.
— Мне тоже нравится здесь. И маме. А Юлька совсем ошалела — смотри.
Юлька вдалеке носилась по берегу и визжала, а мама бегала за ней. Я подумал: Юльке-то все равно, где жить, да и мама без Тихого океана проживет, вообще, где угодно проживет, хоть в полярных льдах, хоть в пустыне, и без денег даже проживет, и без обновок, в одном платье и пальтишке, на хлебе и воде, даже не пикнет, лишь бы только папа был такой, как сейчас.
А он потрепал меня по волосам и сказал:
— Скоро отгуляешься, Лешка.
— Ага. Скоро.
— Полмесяца осталось. Тебя новая школа не пугает?
— А чего пугаться? — удивился я.
— Ну, все-таки новые учителя, новая обстановка… Я вот нелегко на работе осваиваюсь. Люди незнакомые. Приглядываются ко мне. Я — к ним. Своего рода акклиматизация. — Он поморщился. — Болезненная, знаешь.
Я подумал и сказал:
— А ты не обращай внимания — и все.
— Как же не обращать? Это люди.
— А ты делай что надо — и все! Кто поймет — тот поймет. А кто дурак, с тем и разговаривать не стоит. По-моему, так.
— Ну-у, в принципе правильно… — засмеялся папа.
— Ты же не какой-нибудь! — разгорелся я. — Ты же лучше других можешь работать. Ты же талантливый, папа!
Он даже остановился, словно его по лбу стукнули.
— Кто это тебе, Лешка, такую ерунду сказал?
Я ответил: мне эту ерунду мама сказала, да и от других слышал, а если бы не слышал, то я тоже не слепой, сам вижу.
Папа задумался и странно на меня так поглядел, будто это не я, а кто-то другой. Потом пробормотал:
— Здорово получается. Хотел тебя ободрить, а вышло наоборот.
И тут я решил до конца идти, потому что когда еще такой случай будет?
— Меня не нужно ободрять, папа. У меня все нормально, не бойся. Ты лучше маму почаще обнимай, как вот недавно, ладно? А то мне неудобно лизаться, я уже большой… одна Юлька ей и остается, понимаешь? — И сам на себя вызверился: зачем сказал, балда!
А папа… просто что-то ужасное случилось… он… меня… поцеловал! И быстро-быстро пошел вперед. А я стоял, и глаза жутко жгло.
«Дорогая мама, здравствуйте! Ваше письмо получили. Отвечаю сразу.
Погода у нас чудесная: солнечно и морозно. Все вокруг завалено снегом. По выходным город встает на лыжи, и мы тоже. Юлька растет, как медвежья дудка, — на глазах. В детсадике ее все любят — за живой характер, наверно. Не болеет — представляете! — ни разу за эти четыре месяца не чихнула даже. Лешка взрослеет не по дням, а по часам. В смысле учебы с ним забот нет. Дружба его с этой девочкой Светой продолжается. Бегают друг к другу в гости. Водой не разольешь. И иногда он смотрит на нее какими-то очень серьезными глазами.
Мы прибарахлились, мама: купили кухонный гарнитур за 230 руб. и цветной телевизор в кредит. Старый сдали. Ничего себе, да?
Ну а теперь — держитесь, мама! — сообщаю самую главную новость. Месяцев через семь у Вас появится еще внук или внучка.
Ну как? Не упали в обморок?
Сами понимаете, мама, что случись это раньше, в Свердловске, то ни о каких родах не могло быть речи. Но сейчас все у нас так хорошо, я поверила в Леню, как, впрочем, всегда в душе верила, что такое счастливое время наступит, и он сам в себя, по-моему, поверил. В нашем доме даже пивом не пахнет!
Странно все-таки человек устроен: дай ему немного счастья, и все, что было, он вспоминает как
