— Нет, не могу! Запомните фамилию — Ивакин. Это я. Учусь в медицинском институте. Ивакин из медицинского, запомните. А ехать не могу.
Милиции не было поблизости, и это нас спасло. Ненадолго, правда.
С тех пор прошло полгода, а я все еще никак не могу опомниться. Мне кажется, я пережил дурной кошмар, какой бывает при высокой температуре, на грани жизни и смерти. А верней, не я был на грани жизни и смерти, а мать. Это она кое-как выкарабкалась, уже побывав там, по ту сторону. («Чудом спасли», — сказали мне в реанимации). Вернулась домой она неузнаваемая: притихшая, с испуганным лицом, словно увидела воочию нечто жуткое, недоступное человеческому взору. Отец уже улетел к тому времени, а мы с Филатовым отсидели пятнадцать суток за драку, хотя, если бы этот малый не оклемался, и сейчас бы, наверно, Татьяна носила мне передачи в тюрьму… Странно, что из института не выгнали, вот что странно — и это, я думаю, отец постарался, похлопотал, а не исключено, что и Любомиров Вадим Павлович.
Ну а Поли нет в нашем городе. Моя сестра пошла по дорожке отца… в том смысле, что пустилась в бега (как будто можно убежать от самого себя!). Она заключила договор с конторой оргнабора, завербовалась аж на Курильские острова, на рыбообработку, где, я слышал, осенью собирается несколько тысяч бедолаг, которых потрепало жизнью… Елена Алексеевна не смогла ее удержать, а отчим и не пытался. Сама Елена Алексеевна никуда не уехала (вовремя одумалась) и в один прекрасный день вдруг появилась у нас дома: пришла проведать мать. О чем они говорили — не знаю, но с тех пор то одна, то другая изредка звонят друг другу.
Раз в неделю (теперь уже раз в неделю), обычно в воскресенье, к нам приходит Вадим Павлович Любомиров. Он усаживается в кресло, а мы с Татьяной уходим в свою комнату, оставляя его наедине с матерью. О чем они говорят? Что вспоминают? О чем мечтают?
Отец пропал, сгинул. Жизнь в долинах, заселенных людьми, не для него. Он поднялся со своей Лилей высоко в горы Ала-Тау, на метеостанцию, где следит за состоянием лавин и ледников. Это его новое рабочее увлечение. Впрочем, однажды от него пришло письмо на мое имя, и мать не перехватила. Отец приглашал в гости меня и Татьяну, обещая неземные красоты с бурными реками, снежными пиками и эдельвейсами… «Лиля передает привет!» — бодро сообщал отец, и я снова, как наяву, увидел ее спящей в кресле, с тихим, беззащитным лицом ребенка… и опять стало тревожно за нее.
Мы поженились с Татьяной. Недавно она взяла академический отпуск. Думаю, не надо объяснять, почему. Достаточно взглянуть на нее — и все ясно. Когда она идет по улице, то прохожие невольно уступают ей дорогу, с улыбкой оглядываются — с такой гордостью, как первая женщина на земле, она несет свой огромный, тяжелый живот. Она уже живет не только своей жизнью, но и другой, неведомой, которая набирает силу в ней и скоро заявит о себе младенческим криком.
— «Послушай», — часто просит меня Татьяна, и, прильнув к ней, я слышу странные, пугающие движения, будто кто-то нетерпеливо рвется, просясь на волю. Я пытаюсь шутить: «Не иначе двойня, Танька», а она серьезно, без улыбки отвечает: «От тебя всего можно ждать, Ивакин».
Что она хочет этим сказать? Уж не тень ли моего отца, как шекспировский призрак, является ей по ночам, пугая и тревожа?
