банковские чеки и наличные, а до того запирать их в несгораемый шкаф. На Прошке остается, разумеется, вся техническая часть и ответственность десятника, а что касаемо заказов, я ему скажу – пусть все проходит через вас. Вам же придется и выдавать рабочим в конце месяца жалованье.
Охваченный сомнением и страхами всякого рода, Яков, однако, думал, что такой серьезной возможностью пренебрегать не стоит. Несколько месяцев опыта такой работы – и кто знает, какие могут перед ним открыться пути.
– Я подумаю хорошенько, – сказал он, но Николай Максимович еще не успел сойти вниз, а он уже согласился.
Хозяин вернулся с бутылкой водки – спрыснуть сделку. Яков выпил две рюмки, и его отпустило. Перед ним открывалось лучшее будущее, так он себе говорил. Он немножко поспал на полу, потом стал кончать рамы, и тут опять на него нашло.
Время было ночное. Он все вымел, почистил, обмакнул кисти в скипидар, вымыл и тут услышал, как по лестнице поднимается Зина. Она была в синем шелковом платье, волосы зачесаны кверху и повязаны белой лентой, чуть подрумянены щеки и губы. Она приглашала Якова Ивановича снова поужинать с ней.
– Надо отпраздновать окончание вашей прекрасной работы, а главное, ваши будущие отношения с палой, хоть он уже лег и мы будем одни.
Он привел прежние свои резоны, был даже раздражен этим приглашением и хотел ускользнуть, но она и слышать ничего не желала.
– Пойдемте же, Яков Иванович, в жизни есть кое-что еще, кроме работы.
Для него это была новость. Но дело сделано, подумал он, больше я ее не увижу. Почему бы не попрощаться?
На кухонном столе Зина устроила целый пир, кое-какую из этой еды он вообще никогда не видывал. Фаршированные огурцы, свежая дунайская сельдь, жирные колбасы, соленый осетр с грибами, разные блюда, вино, пирожные и шерри-бренди. Мастеру при виде такого роскошества сперва стало не по себе. Когда у вас ничего нет, вы всего боитесь. Но он отмел свое беспокойство и жадно накинулся на то, что и раньше едал. Он потягивал красное вино через вкуснейшие ломтики белого хлеба.
Зина, счастливая, открытая и более привлекательная, чем прежде, слегка поклевывала сладкое, пряное и без конца подливала себе вина. Остренькое лицо раскраснелось, она говорила о себе и смеялась без всякой причины. Как ни старался он видеть в ней друга, она оставалась ему чужой. Он сам себе стал чужим. Раз, глядя на эту белую скатерть, он вспомнил Рейзл, но тут же от нее отмахнулся. Покончив с едой – в жизни он столько не ел, – он выпил две рюмки бренди и тут только стал получать от «праздника» удовольствие.
Убирая со стола, Зина тяжело дышала. Она принесла гитару и, пощипывая струны, тонким высоким голоском спела «Пара гнедых, запряженных зарею». Песня была печальная и наполнила его нежной грустью. Он подумывал, не встать ли ему и уйти, но в кухне было тепло и так было приятно слушать гитару. Потом она спела «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Положив гитару, Зина глянула на него так, как не смотрела еще никогда. Яков сразу понял, к чему клонится дело. Возбуждение и страх слились в одно. Нет, он думал, это русская женщина. Она со мной переспит, разберется, кто я, и она же горло себе перережет. А потом он подумал, что вовсе не обязательно так бывает, некоторым это не важно. Сам он не прочь был попробовать, что там ему предлагали попробовать. Но распорядится уж пускай она сама.
– Яков Иванович, – сказала Зина, снова налив себе полный бокал вина и одним махом его осушив, – вы верите в романтическую любовь? Я потому спрашиваю, что мне кажется, вы ее боитесь.
– Боюсь я ее или не боюсь, она не очень-то на меня сваливается.
– Совершенно с вами согласна, не дело, когда она слишком легко сваливается, – сказала Зина, – но мне кажется, что те, кто серьезно относится к жизни… пожалуй, слишком серьезно… не спешат замечать перемены в атмосфере чувств. Я хочу сказать, Яков Иванович, что можно ведь и упустить любовь, и она улетит, как облачко в ветреный день, если человек будет уж чересчур робок или он не поверит в возможность счастья.
– Все может быть, – сказал он.
– Вы меня хоть немножечко любите, Яков Иванович? – спросила она тихо. – Я иной раз замечаю, как вы на меня смотрите. Вот сейчас только, назад несколько минут, вы так прелестно мне улыбались, и у меня потеплело на сердце. Я потому решилась спросить, что вы так скромны и, кажется, сознаете, слишком сознаете… так сказать, разницу нашего положения, хотя по-человечески, мне думается, мы с вами похожи.
– Нет, – сказал он. – Я не могу сказать, что я вас люблю.
Зина вспыхнула. У нее задрожали веки. После долгой минуты молчания она спросила упавшим голосом:
– Очень хорошо. Но я хотя бы вам нравлюсь?
– Да, вы были со мне добры.
– Ну и вы мне нравитесь, правда. Вы, по-моему, серьезный и знающий человек.
– Нет, я почти полный невежда.
Она налила себе немного шерри-бренди, пригубила, отставила рюмку.
– Ах, Яков Иванович, хоть на одну минуту проститесь вы со своей серьезностью и поцелуйте меня. Ну попробуйте, поцелуйте.
Они встали и поцеловались. Она обняла его, плотно к нему прижалась. На секунду он ощутил нежный укол жалости к ней.
– Останемся тут? – шепнула она задыхаясь. – Или не желаете ли пройти ко мне в комнату? Вы папину видели, а мою – нет.
Она очень прямо смотрела ему в лицо, зеленые глаза потемнели, все еще прижатое к нему тело пылало, как печка. Теперь она ему показалась старше, может, лет двадцати восьми, девяти, вполне самостоятельный человек.
– Как скажете.
– Это уж как вы скажете, Яков Иванович.
– Зинаида Николаевна, – сказал он, – вы простите мне, что спрашиваю, но я боюсь совершить серьезную ошибку. Довольно я уже их наделал… какие вы только можете себе представить… но кое-что мне не хотелось бы повторить. Если вы невинная, – сказал он неловко, – лучше нам дальше не продолжать. Я говорю из уважения к вам.
Зина покраснела, потом поежилась и откровенно сказала:
– Такая же я невинная, как и большинство, не больше и не меньше. Так что вам нечего беспокоиться.
Потом она смущенно хихикнула и сказала:
– А вы старомодны, как я погляжу, и мне это нравится, хотя вопрос ваш не назовешь чересчур деликатным.
– Ну, тогда можно еще один? Как насчет вашего отца? То есть я хочу спросить: а вдруг он увидит, когда мы пойдем в вашу комнату?
– Он никогда не видит, – сказала она.
Его несколько обескуражил этот ответ, и больше он уже ни о чем не спрашивал. Факт не оспоришь.
По коридору шли молча: Зина – прихрамывая, Яков на цыпочках следом, к ее надушенной спальне. Пекинез, раскинувшись на постели, глянул на мастера и зевнул. Зина взяла собачонку на руки и опять пошла вниз, чтоб ее запереть на кухне.
Спальня вся была в безделушках, маленьких столиках, со стен глядели девушки в платочках. Из-за зеркальной рамы высовывалось павлинье перо. В углу висела икона Божьей Матери, перед ней красно горела лампадка.
Остаться мне или уйти? – думал Яков. С одной стороны – был долгий сезон без дождя. Мужчина не зря создан мужчиной. Что говорят хасиды? «Не прячься от собственной плоти». С другой стороны – что это изменит? В моем возрасте – ничего тут нет нового. Ничего это не изменит.
Когда она вернулась, он сидел на постели. Снял верхнюю рубаху, исподнюю.
Он неловко смотрел, как Зина сняла туфли, встала на колени перед иконой, перекрестилась и молилась минуту.
