– Весной открывается годовая ярмарка, это такая прелесть. Или, если хотите, можно пройтись по Крещатику, в кинематограф зайти.
Говоря, она блестела глазами, но, когда он смотрел на нее, отводила взгляд. Наконец мастера утомила ее болтовня, он извинился и вернулся к работе, но Зина поднялась вслед за ним по лестнице, хотела взглянуть, как он будет клеить облюбованные ею обои – в букетиках синих роз. Сидела на табурете скрестив ноги, здоровую поверх увечной, лузгала семечки, ритмично покачивала здоровой ногой и смотрела, как он работает.
Потом зажгла пахитоску и неумело затянулась.
– Знаете, Яков Иванович, я не могу с вами обращаться как с обычным рабочим, наверно, просто по той причине, что вы не такой. В моих глазах, уж конечно. Вы, определенно, гость, случайно работающий у нас из-за папиных причуд. Надеюсь, сами вы это понимаете?
– Если ты не работаешь, ты не ешь.
– Совершенно верно, но вы куда интеллигентней и даже благородней… чувствительней, во всяком случае, – и не надо трясти головой, пожалуйста, – чем средний русский рабочий. Не могу вам рассказать, какой это ужас с ними связываться, с хохлами особенно, буквально боишься затеять ремонт или починку какую-нибудь. И не надо, пожалуйста, спорить, сразу видно, что вы не такой. И вы говорили папе, что считаете необходимым образование и хотите учиться. Я слышала, вы говорили, и я вас так понимаю. Сама люблю читать, и не одни романы. Я убеждена, вам еще представятся прекрасные возможности, и если не будете зевать, глядишься станете когда-нибудь таким же состоятельным, как папа.
Яков клеил себе обои.
– Бедный папа безумно страдает от своей меланхолии. К ночи напьется – и совершенно нет аппетита, даже не ужинает. Заснет прямо в кресле, Лида стянет с него сапоги, и вместе с Алексеем они его укладывают в постель. А ночью проснется и молится. Иногда он раздевается сам, и утром невозможно отыскать его вещи. Однажды сунул носки под ковер, а подштанники его я как-то нашла, совершенно мокрые, в ватерклозете. Спит до полудня. Конечно, мне трудно, но я не ропщу, у папы трудная жизнь. Но вот не с кем коротать вечера – одна Лидия, да еще Алексей, если что-то он чинит в доме, но, по правде сказать, Яков Иванович, у обоих ни единой мысли в голове. Алексей спит внизу, а комнатенка Лидии сзади, за балконом, за папиной комнатой; а я предпочитаю книжку почитать, чем слушать, как она долдонит одно и то же, и потому я рано ее отпускаю. Иной раз даже приятно одной не спать во всем сонном доме. Уютно. Поставлю самовар, письма пишу старым подругам, вышиваю. Папа говорит, у меня замечательно выходят кружевные салфетки. Просто, он говорит, непонятно, как можно создать такое. Но чаще всего, – она глубоко вздохнула, – сказать по правде, ужаснейшая тоска.
Она безутешно жевала семечки, потом заметила, что, хотя покалечена с детства в результате болезни, она всегда нравилась противоположному полу и у нее был не один воздыхатель.
– Я это не для того говорю, чтобы хвастать, а просто чтобы вы вдруг не подумали, что я живу не так, как все нормальные девушки живут. Ничуть. У меня очень даже привлекательная фигура, и многие мужчины на меня обращают внимание, особенно если приодеться. Однажды в ресторане один господин так пожирал меня взглядом, что папа к нему подошел и потребовал объяснений. Тот смиренно извинился, и знаете, Яков Иванович, я пришла домой и разрыдалась.
В дом, разумеется, ездят господа, продолжала Зина, но, к сожалению, не самые достойные, хотя не одна из ее подруг была бы вполне довольна. Люди благородной души, на которых можно положиться, так редки, хотя можно их встретить среди всех сословий, не то чтобы непременно в своем кругу.
Он слушал вполуха, чувствуя на себе ее неотступный взгляд. И чего она старается? – спрашивал он себя. Что она может видеть в таком человеке, как я, у которого от всех его достоинств – одни неприятности, если я правильно понимаю? Я не очень умен, когда говорю по-русски, для меня это трудный язык. И скажи я громко «еврей», ее бы сразу как ветром сдуло. И все-таки она часто посещала его мысли. Он давно жил без женщины, и интересно было, как это – лежать с нею в постели. Он никогда не спал с русской, но вот Хаскел Дембо, например, спал с крестьянкой, так он говорил, что абсолютно ни малейшей разницы, все равно что с любой еврейкой. Ну а нога покалеченная, думал Яков, тоже тут не помеха.
В тот вечер он оклеил четвертую комнату, оставалось только подправить рамы – и все. Два дня спустя, когда работа была почти кончена, Николай Максимович, пыхтя, взобрался по лестнице осмотреть квартиру. Ходил из комнаты в комнату, проводил пальцем по обоям, задирал голову, оглядывая потолки.
– Великолепно, – сказал он, – совершенно великолепно. Честная, прекрасная работа, Яков Иванович. Поздравляю.
Потом, как бы поразмыслив, он сказал:
– Вы меня уж простите, что интересуюсь, но каковы ваши политические симпатии? Вы, разумеется, не социалист? Все это останется строго между нами, и я отнюдь не хочу любопытствовать, тем более обвинять. Одним словом, я потому спрашиваю, что ваше будущее мне не безразлично.
– Я не интересуюсь политикой, – ответил Яков. – В мире полно политики, но это не для меня. Политика не в моем характере.
– Вот и отлично. Я вот тоже от нее далек, ан побогаче иных прочих, если угодно. Вы не подумайте, Яков Иванович, что я скоро забуду вашу прекрасную работу Если бы вы пожелали и впредь на меня работать, но, так сказать, в другой, более высокой должности, я был бы просто счастлив вам ее предложить. Дело в том, что я хозяин небольшого кирпичного завода неподалеку, но в соседнем околотке. Завод я унаследовал от своего старшего брата, старого холостяка, который нашел свое последнее упокоение полгода тому назад, отмучившись после неисцелимой болезни. Я пытался было продать завод, но мне так постыдно мало за него предлагали, что, хотя сердце мое не лежит к подобным занятиям, да и голове в эту пору жизни трудна лишняя забота, завод остался за мной и, должен признаться, без особенной для меня выгоды. За всем присматривает мой десятник Прошко, в своем деле он мастак, во всем же прочем человек совершенно темный, и, между нами говоря, не за каждый кирпич, исчезающий со двора, подчиненные перед ним отчитываются. Я хотел бы, чтобы вы были проверщиком, за ними присматривали, проверяли счета – одним словом, блюли мои интересы. Брат входил во все детали, а у меня, признаться, терпения не хватает на кирпичи.
Яков внимательно, волнуясь, выслушал предложение, но сказал, однако, что никакого опыта не имеет в делах.
– Я в этом не силен, книги вести не умею.
– Здравый смысл – все, что требуется в делах, если честность не подлежит сомнению, – сказал Николай Максимович. – А чему надо научиться, вы по ходу дела освоите. Обыкновенно я на часок наведываюсь на завод раза два в неделю, и если будут у вас недоумения, я их готов разрешить, хотя, честно признаюсь, сам не силен по этой части. Не надо возражать, Яков Иванович. Моя дочь, чьим суждениям я доверяю, имеет самое высокое мнение о ваших достоинствах, и, можете мне поверить, я полностью разделяю его. Она считает вас человеком трезвого и здравого рассудка, и я убежден, что, когда вы разберетесь в основах, вы сможете ответственно и толково справлять предлагаемую должность. На период вашего… э-э… ученичества я кладу вам сорок рублей в месяц. Надеюсь, этого достаточно. Но есть еще одно обстоятельство, которое я упомяну, в надежде, честно говоря, что оно нам обоим послужит на пользу. Брат мой переоборудовал часть чердака над заводскими конюшнями в теплую, уютную комнату, и вы можете ею располагать, ничего не платя за жилье, если примете мое предложение.
Эти сорок пять рублей ошеломили Якова и его искушали.
– А что делает проверщик? Вы простите такой вопрос, я человек не светский.
– Светскость – это суета, мне она не нужна. Проверщик блюдет мои деловые интересы, мою выгоду. Мы производим примерно две тысячи кирпичей ежедневно – куда меньше, чем прежде, – правда, на тысячу с чем-то больше в строительный сезон, но не в такую вот пору; а в последнее время и того меньше стало, а мы подписали контракт с городской управой на много тысяч кирпичей. Сам государь император повелел приукрасить город к юбилею Романовых, и теперь всюду ломают деревянные настилы для пешеходов, вдоль всех улиц выложат панели из кирпича, но все это, разумеется, когда позволит погода, не по зимнему же снегу. Ну и у нас есть небольшой заказик на кирпичи; требуется подновить укрепления над Днепром. Да-с, и я хотел бы, чтобы вы вели точный учет заказам и, разумеется, вырабатываемым и отправляемым кирпичам. Цифры вы получите от Прошки, но есть свои способы учета. Вы же должны будете посылать запросы об оплате и полученные платежи заносить в гроссбух. Два-три раза в неделю вам придется передавать мне
