Но он заговорил. Сначала неуверенно, потом быстрее. Я слушала внимательно и не перебивала. В кармане моего плаща работал диктофон, я надеялась только, что звук «пропишется» хорошо, что пленки хватит на весь разговор.
Через сорок минут мы вышли из бара, Комаров зашагал в сторону «Петроградской», а я повернула к « Юбилейному».
10
Кассету с рассказом Комарова я стала слушать, как только вернулась домой. Не было слышно практически ничего. Надо было взять у Спозаранника его сверхчувствительный диктофон или прикреплять на одежду микрофон. Я расстроилась, Потом решила по памяти — пока не забыла — записать все, что рассказал Комаров.
Комаров начал свой рассказ «от яйца», как в романах Диккенса: родился я…
Детский сад. Школа, последние два года — в одном из первых в городе усиленных натематических классов. Прямая дорога на экономический факультет университета. Но Саша пошел в Военмех. Первые четыре года — обычная жизнь. Перед началом восьмой сессии его пригласили для беседы двое мужчин. Осторожно порасспрашивали о житье-бытье, об интересах, о военной кафедре… Таких встреч было еще четыре. Всякий раз собеседники начинали издалека. Только на последней встрече один из них спросил:
— Вы бы хотели работать в Комитете?
Саша попросил время подумать. Потом все же согласился.
Когда учиться Саше оставалось всего несколько месяцев, случился путч. Его «знакомые» куда-то запропали.
Комаров защитил диплом, по распределению попал в «почтовый ящик». И тут о нем вспомнили. Он стал работать в ФАПСИ — в инженерно-техническом отделе.
Он работал в ФАПСИ уже четвертый год, получил звание старшего лейтенанта, когда его завербовали в «Белую стрелу». К Комарову пришел немолодой мужчина — около шестидесяти, — представился как Виктор Палыч и показал компромат.
(На мой взгляд, компромат этот был и не компромат вовсе, а так — сплошная ерунда. А может быть, Комаров рассказал мне не всю правду.)
Итак, за полгода до встречи с отставным полковником случилась с Сашей одна история. Жена уехала к родителям. А он не утерпел, захотел экзотику попробовать. И пригласил к себе двух барышень. Чтобы они эту самую экзотику организовали. Но барышни оказались не простыми штучками: они Саше в шампанское сыпанули клофелину и квартиру обнесли. Это полбеды. Главное — удостоверение с собой прихватили.
Саша проспался, обнаружил пропажу и кинулся звонить приятелю в Федеральную службу охраны: помоги! по гроб жизни обязан буду!.. Удостоверение и барышень нашли к вечеру. С ними Саша разобрался сам. «По команде» или в милицию о казусе заявлять не стал.
Вот эту-то историю Саше и предъявили. Виктор Палыч объяснил, что может случиться, если о потерянном удостоверении узнают начальники Саши, а о барышнях — жена.
Саша сломался. Отставной полковник был удивлен, как быстро это случилось.
И завертелась двойная жизнь Саши Комарова: между ФАПСИ и «Белой стрелой». Правда, в организации многого не требовали, а деньги платили исправно. Раз в неделю или чаще Саша пересылал в «Белую стрелу» отчеты по громким — резонансным — делам и случаям, обзоры по кримобстановке в Питере.
Один из таких отчетов и попал в электронную почту агентства.
Прежде чем мы расстались, я потребовала — зачем, этого я себе объяснить сейчас уже не могла, — чтобы Комаров организовал мне встречу с этим отставным полковником Виктором Палычем. Или с кем-нибудь еще.
Я задумалась: почему Комаров не удивился и не испугался этого требования? Похоже, он знал: этим наш разговор и должен был закончиться.
Он сказал, что позвонит дня через два, может — три. Я предупредила, что на четвертый день найду его сама или…
Оставалось только ждать.
11
— Внимание! Поезд «Санкт-Петербург — Москва» отправляется. Провожающих просим выйти из вагонов…
Меня никто не провожал.
Точно так же, как никто не знал, что я уехала в Москву. Марине Борисовне, Володе и Коле я сказала, что поеду к подруге под Новгород. Что хочу хоть раз — пока Антошка в Пустошках — отдохнуть без мужа и родственников. В агентстве мне поверили.
На исходе срока — вечером третьего дня — Комаров прислал сообщение. Он снова вызывал меня в тот чат, где мы разговаривали в первый раз.
«Завтра вы должны ехать в Москву. Поезд 23.50. На Ленинградском вокзале вас встретят».
«Как я узнаю, кто меня встречает?»
«Они сами к вам подойдут».
Он ушел из чата первым.
Моей соседкой по купе оказалась девушка-переводчица. Она вбежала в купе минуты за две до отправления поезда.
— Добрый вечер, — обворожительно улыбнулась. Я посмотрела на попутчицу и почему-то вспомнила, как Володя уходил из агентства со Светой Завгородней.
— Татьяна, — представилась девушка.
— Анна.
— Очень приятно. — Девушка раскрыла свою дорожную сумку, достала джинсы и футболку. — Вы не будете возражать, если я переоденусь?
— Мне выйти? — спросила я.
— Если вас не затруднит… Знаете, я очень стесняюсь.
— Нет проблем, — сказала я, достала из кармана куртки сигареты и отправилась в тамбур.
Когда я была маленькой, мне нравилось ездить на поездах. Это было настоящее путешествие, со своим особым ритмом — перестуком колес. В тамбуре, разглядывая тающие кольца дыма, я вспоминала наши с родителями поездки.
Все закончилось, когда я встретила Соболина. Я сама выбрала роль домохозяйки, которая больше похожа на суетливую курицу-наседку, чем на женщину.
История с Комаровым что-то изменила во мне. Хотя я не могла сказать, что именно.
Вдруг я очень захотела, чтобы Соболин был рядом, чтобы он крепко обнял меня, поцеловал. Именно Володя, а не Коля Повзло. Я потушила сигарету в консервной банке-пепельнице и вернулась в купе.
Татьяна, словно извиняясь за казус с переодеванием, пригласила меня распить бутылочку коньяка:
— Мне мой друг на дорожку дал. Сказал, что это принесет мне удачу.
Обычно я коньяк не пью, но тут согласилась.
Попутчица немного рассказала о себе. Оказалось, что мы закончили один и тот же вуз — пединститут Герцена. Только Татьяна училась на инязе. После института поработала учительницей в гимназии, но через год уволилась.
— Когда поступала, казалось, что учитель — мое призвание. Но за год я поняла, что либо дети меня возненавидят, либо я сама их ненавидеть начну.
Она стала переводчиком. Ее постоянно приглашали на сдельщину: в Москву, в Калининград, в Таллинн… Татьяна показала мне свой загранпаспорт, в котором пестрели разные визы.
Я больше молчала. Сказала только, что еду я в Москву к подруге. Что у меня есть муж и сын, которых я очень люблю.
Я не знаю, что меня разбудило. В купе было уже не темно — сумрачно. Татьяна спала, отвернувшись к стенке.
Желание закурить было настолько острым, что я поднялась с полки, торопливо, путаясь в рукавах и штанинах, натянула джинсы и футболку. Защелка на двери предательски громко щелкнула, когда я ее повернула.
Вышла в тамбур. Мне было страшно и одиноко. Хотелось плакать. Хотелось к маме, к Володе, к Коле. К
