зарешеченное окно, размером не больше альбомного листа, на уровне потолка.
«Губа!.. Верно… попались, значит…»
У стенки, свернувшись калачиком, булькающе храпел Володька. Потянувшись к приятелю, Юра потряс его за плечо.
— Просыпайся.
Кошкин болезненно замычал, приоткрыл подернутые дымкой глаза и сделал попытку приподнять голову с лежака.
— М — м — м… Башка-а раскалывается…
Переместившись на край, слабым голосом простонал:
— Слушай… хреново-то как. Чую, вырвет… Водички бы…
— Вода есть, только там. — Юра указал на запертую дверь
— Попроси часового принести.
— Разбежался он. Сам много кому таскал?
— Так мы ж молодых охраняли.
— Часовому плевать на твой срок службы… Ты помнишь вчерашнее?
Володька помотал головой.
— Не-а… Сплошной туман.
— Мы нарвались на замполита.
— На зверюгу?
— Проясняется?.. Всех троих притащили. Коновалов сидит в одиночке. Да… — Юра вздохнул и почесал стриженый затылок. — Нам не позавидуешь.
— И черт с ним… Попить бы.
После настойчивой долбежки, часовой заглянул в глазок и отодвинул засов.
— Чего вам?
Кошкин с умирающим видом приподнялся на локтях, простонал:
— Братан… не дай помереть от жажды.
Часовой нерешительно помялся. На белом свете он прожил добрых восемнадцать лет, и на гражданке самому приходилось испытывать все прелести похмелья. Душой он страждущих понимал. Как, впрочем, понимал и то, что стоит внезапно нагрянуть начальнику караула, и доля его незавидна. Придется распрощаться с ремнем и занять место в пустующей камере.
— Ладно, — решился он, озираясь в коридоре. — Только быстрее. Найдете бак с водой. Нарветесь на Килина, мне конец.
Подставлять добродушного часового в планы приятелей не входило. Шмыгнув в проход, отыскали ведерный оцинкованный бак.
Володька жадно приник к носику. Кран был крохотный, не больше самоварного, и воду пропускал неохотно — тонкой, то и дело прерывающейся струйкой.
Поглядывая на делающего редкие глотки Кошкина, Юра нетерпеливо потоптался, дожидаясь очереди. Не стерпев, снял с бачка крышку и принялся пить через край…
— Сколько времени? — подумал вслух Володька, после того, как они заняли места в камере.
Солнце, восходя в зенит, вовсю светило сквозь решетки, нарисовав на противоположной стене яркий прорешеченный квадрат.
— Где-то полдень. Как думаешь, Вов, сколько суток нам всыпят?
— Скоро узнаем, — пообещал Кошкин. — Дождаться только Килина…
Мокрое мыло норовило выскочить из-под сапожной щетки, которой ефрейтор Сургучев надраивал линолеум, настеленный в проходе между рядами двухъярусных кроватей. Мыльная пена растворяла грязь, но ничего не могла поделать с черными росчерками подошв солдатских сапог. Обливаясь потом, Сургучев ползал на корточках, с силой елозя щеткой по сажным полосам…
Он был силен, этот ефрейтор, отслуживший половину срочной, и по-военному подтянут. Брезентовый ремень затянут до отказа на мускулистом торсе, плотно облегающая, налипшая между взбугренных лопаток майка, лишний раз подчеркивала развитые мышцы.
Поднявшись с колен, он смерил на глаз пройденный щеткой отрезок линолеума, где орудовал тряпкой, собирая мыльную пену, его земляк Валера Быков, оглянулся назад, мысленно прикидывая расстояние до канцелярии. При лучшем исходе, работы еще часа на два с половиной.
Швырнув мокрую тряпку в ведро, Быков махнул тыльной стороной ладони по блестевшему бисеринками пота лбу.
— Надоело! — потер он поясницу. — Горбатишься, как молодой…
Ефрейтор кисло улыбнулся.
— Все же лучше, чем на «дизеле».
По коридору к ним шел прапорщик, старшина роты. Увидев его, Сургучев с трудом сдержался, чтобы не выругаться. Итак тошно, еще он будет над душой стоять.
Но старшина, подойдя, ни словом не обмолвился о чистоте вымытого пола. Окинув взглядом красных от усердия солдат, как бы, между прочим, обмолвился:
— Хватит дурью маяться. Отдайте тряпки дневальным. Приведите себя в божеский вид, в четырнадцать часов вас ждет Васнецов.
На полковом плацу, выстроившись шеренгой, взвод занимался строевой подготовкой. Лейтенант в куцей шинели, натянув на уши шапку, мерз в яловых, одетых на обычный тонкий носок, сапогах. Поземка мела по недавно выскобленному до асфальта пространству, бросала в лицо колючий и мелкий, как крупа, снег.
— Выше ногу! — перекрикивая завывание ветра, командовал лейтенант.
Бойцы старались, как умели. Опустив, не в пример начальству, клапана ушанок, они вышагивали по невидимой прямой, круто разворачивались на повороте и вновь рубили, печатали шаг.
Перепрыгнув через сугроб, к лейтенанту подлетел дневальный. Ветер и на этот раз утопил в своем вое слова. Кивнув бойцу, взводный выкрикнул:
— Рядовой Мавлатов.
— Я! — донеслось из строя.
— Ко мне!
— Есть.
Выскочивший из шеренги солдат, неуклюже взмахивая руками, подбежал на положенное расстояние, перешел на строевой и, когда до лейтенанта оставалось не более двух метров, вскинул ладонь в трехпалой рукавице к обметанной инеем шапке.
— Таварищ лейтенант. Рядавой Мавлатов по вашему приказанию прибыл.
Терпеливо выслушав доклад, взводный приказал:
— Марш в расположение. У тебя час времени. Подшиться, умыться, погладить обмундирование. В 14.00 должен быть в штабе. Понял меня или нужен переводчик?
— Никак нет, не нужин! — с заметным кавказским акцентом отчеканил солдат. — Разришите идти?
— Идите. — Козырнул офицер.
Перемахнув снежный гребень, солдат на бегу обернулся. Взвод после минутной передышки по- прежнему, черной гусеницей полз по белому полю, и пурга давила еле слышные в ней команды:
— Р-раз… Раз… Раз, два, три!..
_______
Дисбат, «дизель» — дисциплинарный батальон.
В слесарке было тепло и по-домашнему уютно. Стены ее, побеленные лет десять назад, украшали ветхие, еще советских времен, плакаты по технике безопасности. На деревянных полках лежали всевозможные запчасти, валялись мотки провода и известные одним электрикам приборы.
Рядовой Сумин сидел за столом, млея от тепла раскалившегося калорифера, и перематывал медную
