Старик несколько раз громко без нужды высморкался. Он выпячивал челюсть, морщил брови, силясь напустить на себя суровость.
— Черт возьми, парень, аппетит у тебя, как у взрослого. Ты меня просто объедаешь. Нет у меня больше возможности содержать тебя, честное слово. Здоровье мое никудышное, и долго я не протяну. Скоро начнутся занятия в школе, только учиться тебе уж больше не придется. Надо идти работать.
— Что ж, дядя Роб, я пойду работать. Вы только найдите мне место.
Дядя Роб сокрушенно чмокнул губами и покачал головой.
— Как раз вчера старик Рикерсон говорил, что хочет взять тебя. На хлопок много рук требуется. «Пора, — говорит, — твоему парню приниматься всерьез за работу. На что ему ученье?» Ну, так вот…
Кровь бросилась мальчику в лицо, и лицо выдало бы его, если бы не глаза — спокойные, как всегда.
Нет, он лучше умрет, чем опять поступит на плантацию к старому Рикерсону. Этого белого он ненавидит лютой ненавистью. Мысли летели — миля в минуту, но Джо и слова не проронил. Поздно ночью, когда городок спал мертвым сном, Джо с замирающим сердцем, крадучись, спустился с крыльца и пошел во тьме по длинной пустынной дороге, озаряемой лишь мелькающими светляками. И ни разу Джо не обернулся, не взглянул на оставшуюся позади лачугу с дырявой кровлей, где жили они до сих пор вдвоем с дядей Робом. Жаль было огорчать старика, но иначе он не мог поступить.
Джо не забыл дядю Роба. Через три недели он написал ему из Вейкросса в Джорджии и вложил в письмо немножко денег, но письмо вернулось нераспечатанным — дядя Роб умер. Мальчик присел и задумался. Теперь у него не оставалось ни одного родного человека на всем белом свете.
Он жил в Вейкроссе, от зари до зари гнул спину— и кем только не пришлось ему поработать! Одно время он даже работал у арендатора исполу, но это ему страх как не понравилось. День ото дня он мужал, раздавался в плечах, становился сильнее. Капуста, горох и свиное сало шли ему на пользу — от них наливалось тело, крепли мышцы на груди, на руках и спине. По воскресеньям он ходил в церковь, пел басом в хоре, по субботам после обеда играл в бейсбол, улыбался девушкам, и девушки улыбались ему, принимая его за взрослого парня, хотя он был еще подросток.
Когда Джо исполнилось шестнадцать лет, он пoзнакомился в бильярдной Хута с одним негром из Детройта, кучером коммивояжера. Этот негр разговаривал с ним о жизни, как со взрослым:
— Ну чем ты не осел, скажи на милость? Нет, в самом деле! — И он начал расписывать Землю обетованную — Север, где существует свобода для всех. Цветной человек там может везде получить работу и какую только захочет.
Джо сдержанно посмотрел на нового знакомого и только спросил:
— Неужели правда?
Тысячи мыслей закружились у него в голове. Неужели есть такой край, где цветной человек может поступить, куда захочет? Доведется ли ему когда-нибудь попасть туда? Боже милостивый, настанет ли для него такая минута?
— Я описал тебе все как есть, — ответил приезжий и добавил нараспев — Хочешь ехать — поезжай, а не хочешь — на меня уж не пеняй.
Джо только переспросил:
— Неужели правда?
И вот он уже строит планы, мысли летят — миля в минуту, но лицо спокойно.
Уехать на Север — вот о чем теперь мечтал Джо. Он во всем себе отказывал, копил по центу, не доверяя своей тайны ни одной душе — ведь это враки, что милостивый бог тебя не оставит! И вот однажды, в субботу днем в конце сентября, когда шла страшная мировая война, затеянная Германией (президент Вильсон обещал, что мы останемся в стороне, но Германия не давала нам покоя, ей хотелось непременно втянуть и нас в драку; и пришлось нам выступить, чтобы сохранить для мира демократию, и все люди в Америке сделались патриотами и распевали: «
Кассир дружелюбно посмотрел на серьезную физиономию Джо и улыбнулся.
— Ого-го, парень, заедешь в такую даль, что, пожалуй, скатишься с той стороны земли!
Джо не улыбнулся. Кассир спросил со смехом:
— Где это ты, парень, такую пропасть деньжищ сцапал, а?
Но Джо так и не улыбнулся.
И вот он уже смотрит из окна вагона на хлопковые плантации и кукурузные поля. Боже великий и милостивый! Статные ели, хижины, крытые щепой, крошечные уборные с мешковиной вместо дверей убегают назад — миля в минуту. Кружатся красные глинистые холмы, вьются проселочные дороги, проносятся городки с красивыми особняками и жалкими хибарками, станционные платформы, на которых разгуливают краснорожие крэкеры, — все остается позади, а Джо с каждой минутой ближе и ближе к своей цели; в горле комок, плечи пробирает дрожь, что-то, словно узлом, стягивает желудок. Но хорошо, хорошо! До чего хорошо! Джо откидывается на спинку сиденья, и его мало печалит, что это—«негритянский» вагон: ведь в этом вагоне он едет на Север! Его качает и подбрасывает, паровоз пыхтит и шипит, а колеса все время — тук-тук, тук-тук. Славный старик, сильный старик паровоз мчит его на Север!
Сидевший рядом с Джо какой-то толстяк вытер лицо большим красным в синюю клетку платком, выглянул из окна и сказал:
— Это уже Теннесси. Мы только что проехали Джорджию.
Джо показалось, что он даже почувствовал перемену. Значит, уж наверняка едем на Север! Он радовался, как ребенок. Ты ли это, Джо Янгблад, дурень, деревенщина? Ты в самом деле катишь прямо на Север? Но, повернувшись к толстому соседу, он только и вымолвил:
— Неужели правда?
Рядом с «негритянским» вагоном — паровоз. С него летит сажа, и вот уже лицо, глаза, шея и руки Джо покрыты толстым черным слоем. И рубашка почернела. Но это не важно! В вагоне жара, хоть на себе все выжми, но и сажа, и грязь, и жара — все это пустяки! Вот у двери своей лачуги стоит босая негритянка с ребенком на руках, оба они машут пассажирам негритянского вагона. Джо помахал им в ответ. К его глазам подступили слезы, и хоть он видел эту женщину в первый и последний раз, у него вдруг возникло такое чувство, словно это его родная мать, тетка или сестра, которых он давно потерял. Джо устал от волнения, он глубоко вздохнул, закрыл глаза, и сразу же его охватило радостное спокойствие, как бывает, когда едешь домой. Очнулся он от возгласа кондуктора:
— Веймен, Теннесси!
Поезд уже подкатывал к перрону. Джо посмотрел в окно и увидел, что к вагону направляется группа белых с винтовками и ружьями — может быть, он спит и ему это снится? Но, взглянув на соседа, Джо прочел испуг в его выпученных глазах. У всех пассажиров был встревоженный вид, и Джо понял, что это не сон. Поезд остановился, затем снова дернулся, прошел несколько футов и стал, фыркая и шипя. Белые были уже возле вагона.
Они вошли сразу с обоих концов, держа винтовки наперевес. Джо и другие негры замерли в ожидании. Командовал белыми приземистый грузный человек с военной выправкой. Рыжие усы его были закручены вверх, как руль велосипеда.
— Вот что, черномазые, собирайте свои пожитки и марш отсюда все до единого! Для каждого из вас найдется работа, — сказал он таким тоном, точно приглашал их выпить вкусного холодного лимонада.
Кто-то из негров возразил:
— Я не прошу у вас работы. Я приезжал повидаться с родными.
— Ну что ж, повидался и больше их не увидишь, парень, если только они не живут на плантации мистера Бака.
Двое белых рассмеялись. Остальные угрюмо молчали. Никто из негров не двинулся с места.
— Ладно, прощаю тебе, — примирительным тоном сказал усатый, — только уж вы, ребята, нас не злите!
Молодой негр в очках, похожий на врача, поднялся со скамьи и подошел к нему.
