пол перед ширмой, после чего бывший носитель плюхнулся на освобожденное мной место.
Все остальные бойцы внимательно наблюдали за происходящим за перегородкой, так что момент отлета не прозевали только из-за стука вставшего на место настила. Никакого ускорения не чувствовалось, что было нормально, если вспомнить отсутствие взлетной полосы. Но мы, несомненно, летели — это можно было понять, по начавшим шевелиться и перебрасываться словами стальным фигурам.
— Жалко парня, — прогудело у меня прямо над ухом, — не повезло…
Все как по команде опять повернули головы, пытаясь разглядеть проходящее за перегородкой.
— Подарок домой передать бы… — заметил сосед слева.
— Не поймет ведь, да и вообще… — прогудело опять над ухом.
— У него сын, кажется, в триста пятнадцатой служит, можно с ним передать.
— Некому там передать, год назад извещение пришло. Может потому и он…
— А давайте Крайт отдадим? — последовал совет с другой скамьи из дальнего угла, после чего трюм заполнило конское ржание.
— Вот дает! А ведь Шутник бы оценил — она с него столько раз шкуру спустить обещала…
Что ж, все понятно, личный состав деликатно травит байки о понятном только посвященным, давая остальным вжиться в спокойную атмосферу и расслабиться после пережитого. И вслух, к слову, болтают специально, сильно сомневаюсь, что во всех скафандрах разом отказала связь, и теперь вынужденно пришлось пользоваться для общения внешними микрофонами и динамиками.
А теперь, видимо, начальство появилось — вон как все разом притихли. Громадная, даже на фоне всех прочих, фигура маячит возле ширмы и машет рукой, дескать — «подходи, не бойся», пришлось вставать и на ватных ногах топать мимо длинной шеренги статуй. И чем ближе подходила, тем больше меня охватывала странная уверенность, что это чудовище — женщина, и смотрит сейчас на меня с добротой и сочувствием. Хотя по фигуре судить невозможно, а уж выражение лица глухой шлем и вовсе не передает.
— Жаль, что так вышло, девочка… — Надо же, предчувствие оказалось верным, тембр голоса и интонации говорят об этом ясно.
Колос наклоняется, и под его руками расходятся края мешка. Кажется, корабль маневрирует — вон как под ногами качнулся пол. Только это сейчас неважно, ведь предо мной, на металлическом полу, лежит Кроха. Легким движением высвобождаю локти от поддерживающих рук и накланяюсь ближе.
Да, это действительно он. Вон даже мерзавец язык набок свесил совсем как в тот раз… Только теперь, в подернутых пленкой глазах не бродят искорки смеха.
Кажется, мне что-то говорят, но слова не пробиваются через пелену тишины. Тогда колосс достает из кармашка на поясе самый обычный бинт и, заправив назад язык, начинает подвязывать нижнюю челюсть, так ведь действительно положено…
— … девочка, он ведь погиб ради тебя. Закроешь глаза?
— Я н-н-е смогу. — Это мой голос? Наверное, да, хотя и звучит, как чужой.
— Соберись, плохая это примета, когда мертвый смотрит. Или тебе помочь? — голос полон сочувствия, и я не могу ему противиться.
— Нет, я смогу!
Веки подались неожиданно легко. «Прощай…»
Меня прижимают к почему-то теплому металлу и, обняв за плечи, ведут мимо ширмы. Там небольшой закуток с двумя откидными сиденьями и небольшим столиком, хозяйка наливает мне полный металлический стакан прозрачной жидкости:
— Выпей.
— Спасибо, но…
— Пей! Это тебе надо, а хмель все равно не возьмет. — Маленькими глоточками, как воду, пью жидкость, не чувствуя вкуса, но тело пробивает жар, а на глаза наворачиваются слезы.
— Ты поплачь, не стесняйся, сразу легче станет. — Слезы высыхают.
— Спасибо! Но я думаю, он не хотел бы, чтобы я горевала. — Почему-то мне кажется, что качание глухого шлема одобрительное, а не осуждающее.
— Ну, тогда держись. Там его пока готовят… Не стоит тебе это видеть. Посидим пока здесь.
Отчего бы не посидеть, если тело само расслабляется и глаза закрываются. Чтобы открытся через миг.
— Пора?
— Да.
Выходим назад, там произошли некоторые изменения — в боковой двери трюма раскрыт широкий проем, а за ним… Синь океана и качающееся над бездной завернутое в белую ткань тело.
— Он ведь любил воду?
«Да, он любил воду…». Шаг в сторону бездны, один, второй. Вопрос в спину: «Ты ведь сможешь?». Да, я смогу, я сильная, а он действительно любил море. Меня придерживают за пояс: «Зачем? Я ведь смогу…» — а в руке оказывается стропорез, наверняка тот самый, с которым мы прошли через половину этого мира. Легкое касание и последняя нить рвется.
Тело летит вниз, на встречу с первозданной стихией, всплеск и остаются только расходящиеся круги на воде. Всё!
Меня оттаскивают от проема и суют в руку полный стаканчик.
Лесная поляна, уже другая. На поляне стоит челнок, аппарель опущена, но на ней нас проважает только командирша. Под ногами наши вещи, пришла пора прощаться.
— На восток где-то полтора часа хода — и выйдете к лагерю. В пути оружие держите наготове, — да, теперь мы можем рассчитывать только на себя… — Удачи!
Но вместо того, чтобы уйти вовнутрь, великанша делает шаг вперед:
— Вот, возьми, я подогнала его под тебя, — на спину и плечи ложится знакомая разгрузка, — ножами ты пользоваться не умеешь, но разберешься — невелика наука. А это его револьвер, я только переставила рукоятку под твою руку, — наверно на корабле и мастерская есть? Оружие занимает предназначенное ему место справа.
«Надо же, а он, оказывается, был левшой…»
— Спасибо!
— Ну и вот, возьми…
Ошейник! Я теперь больше не рабовладелица. Ошейник легко оборачивается два раза вокруг запястья и после защёлкивания сокращается, приспосабливаясь на новом месте.
— Помни, девочка, они живы в наших сердцах. Все остальное — тлен. Прощай. — Меня нежно прижимают к нагретому металлу. За радужной пеленой невидно, как закрылся помост, но я не плачу. Не потому, что сильная, просто теперь надо рассчитывать только на себя.
А ведь так и не спросили у них ничего. Кто были эти люди? Откуда? И почему отнеслись к Крохе, как к своему? И ко мне… Почему нас всех спасли, а потом просто отпустили, хотя техника явно новейшая и секретная, значит видеть ее никому не положено…
Замотав головой, решила не думать об этом сейчас. Потом, всё потом! Говорят, время лечит…
До лагеря дошли без приключений и приняли нас там спокойно. Он был практически доверху набит носящимися детьми и усталыми женщинами. На фоне этого светопреставления никто особо не обратил на нас внимания. Завели в походную кухню, накормили, не отказавшись — в качестве благодарности — принять часть наших запасов, показали, где отхожие места и прочие удобства и, разведя руками в стороны, буркнули: «Устраивайтесь».
Ребята поставили мне палатку и ушли, без слов понимая, что мне надо побыть одной. Все же, это первая моя настоящая потеря. Удивительно, но я не чувствовала в душе пустоты. Как она тогда сказала? — «они живут в наших сердцах», пожалуй, это действительно верно.
Забежала толстая повариха, пожурила за то, что не иду ужинать, не дождавшись ответа, принесла миску с кашей, поохала, погладила по голове и убежала. В лагере, набитом одними женщинами, есть еще много нуждающихся в утешении. Потом она вернулась забрать пустую посуду — я сама не заметила, как все
