– Маленький Мотылёк, ведь ты знаешь, что, как бы ты ни топал ножками, тебе не удастся согнуть и былинки. Что же заставило тебя так солгать своей жене? Потому что эта Бабочка, без сомнения, твоя жена?
Мотылёк посмотрел на Сулеймана и увидел глаза мудрого султана, мерцавшие, как звёзды в морозную ночь, собрал всё своё мужество в оба крылышка, наклонил маленькую голову и ответил:
– О султан, живи долго и счастливо! Эта Бабочка действительно моя жена, а ты сам знаешь, что за существа эти жёны.
Султан Сулейман улыбнулся в бороду и ответил:
– Да, я это знаю, мой маленький брат.
– Так или иначе, приходится держать их в повиновении, – ответил Мотылёк. – А моя жена целое утро ссорится со мной. Я солгал ей, чтобы она хоть ненадолго угомонилась.
Сулейман-Бен-Дауд заметил:
– Желаю тебе, чтобы она успокоилась. Вернись же к ней и дай мне послушать ваш разговор.
Мотылёк порхнул к своей жене, которая, сидя на листе дерева, вся трепетала, и сказал ей:
– Он слышал тебя. Сам султан Сулейман-Бен-Дауд слышал, что ты говорила.
– Слышал? – переспросила Бабочка. – Так что же? Я и говорила, чтобы он слышал. А что же он сказал? О, что сказал он?
– Ну… – ответил Мотылёк, с важностью обмахивая себя крылышками, – говоря между нами, дорогая, я не могу порицать его, так как его дворец и сад, конечно, стоят дорого. Да к тому же и апельсины начинают созревать… Он просил меня не топать ногой, и я обещал не делать этого.
– Что за ужас! – вскричала Бабочка и притихла.
Сулейман же засмеялся: он до слёз хохотал над бессовестным маленьким Мотыльком.
Балкис, красавица султанша, стояла за деревом, окружённая красными лилиями, и улыбалась. Она слышала все эти разговоры и шептала: «Если я задумала действительно умную вещь, мне удастся спасти моего повелителя от преследований несносных султанш».
Она протянула палец и нежно-нежно шепнула Бабочке:
– Маленькая женщина, лети сюда.
Бабочка вспорхнула. Ей было очень страшно, и она, дрожа, приникла к изящному пальчику султанши.
А Балкис наклонила очаровательную головку и тихо сказала:
– Маленькая женщина, веришь ли ты тому, что только что сказал твой муж?
Жена Мотылька посмотрела на Балкис и увидела, что глаза красавицы султанши блестят, как бездонное озеро, в котором отражается звёздный свет, собрала обоими крылышками всю свою храбрость и ответила:
– О султанша, будь вечно здорова и прекрасна! Ты ведь знаешь, что за существа эти мужья!
А султанша Балкис, мудрая Балкис Савская, поднесла руку к своим губам, чтобы скрыть игравшую на них улыбку, и снова прошептала:
– Да, сестричка, знаю, хорошо знаю.
– Мужья сердятся, – продолжала Бабочка, быстро обмахиваясь крылышками, – сердятся из-за пустяков, и нам приходится угождать им. Они не думают и половины того, что говорят. Если моему мужу хочется воображать, будто я верю, что, топнув ногой, он может разрушить дворец султана Сулеймана, пусть – я притворюсь, что верю. Завтра он забудет обо всём этом.
– Маленькая сестричка, – сказала Балкис, – ты права, но, когда в следующий раз он примется хвастать, поймай его на слове. Попроси его топнуть ногой и посмотри, что будет дальше. Ведь мы-то с тобой отлично знаем, каковы мужья. Ты его пристыдишь, и пристыдишь как следует.
Бабочка улетела к своему мужу, и через пять минут у них закипела новая ссора.
– Помни, – сказал жене Мотылёк. – Помни, что случится, если я топну ногой!
– Я не верю тебе! – ответила Бабочка. – Пожалуйста, топни, я хочу посмотреть, что будет! Ну топай же ногой!
– Я обещал султану Сулейману не делать этого, – ответил Мотылёк, – и не желаю нарушать своего обещания.
– Какой вздор! Если ты топнешь ногой, ничего не случится, – сказала Бабочка. – Топай сколько хочешь – ты не согнёшь ни одной травинки. Ну-ка попробуй! Топай, топай, топай!
Сулейман-Бен-Дауд сидел под камфарным деревом, слышал разговор Мотылька и его жены и смеялся так, как никогда ещё не смеялся в жизни. Он забыл о своих султаншах, забыл о Звере, который вышел из моря, забыл о тщеславии и хвастовстве. Он хохотал просто потому, что ему было весело, а Балкис, стоявшая с другой стороны дерева, улыбалась, радуясь, что её любимому мужу так хорошо.
Вот разгорячённый и обиженный Мотылёк порхнул в тень камфарного дерева и сказал Сулейману:
– Она требует, чтобы я топнул ногой. Она хочет видеть, что случится, о Сулейман-Бен-Дауд. Ты знаешь, что я не могу этого сделать, и теперь она уже никогда не поверит ни одному моему слову и до конца моих дней будет насмехаться надо мной!
– Нет, маленький братик, – ответил Сулейман-Бен-Дауд, – твоя жена никогда больше не станет над тобой насмехаться. – И он повернул перстень, повернул ради маленького Мотылька, а совсем не для того, чтобы похвастаться своим могуществом. И что же? Из земли вышли четыре сильных джинна.
– Рабы, – сказал им Сулейман-Бен-Дауд, – когда вот этот господин, сидящий на моём пальце (действительно, на его пальце по-прежнему сидел дерзкий Мотылёк), топнет левой передней ногой, сделайте так, чтобы разразилась страшная буря, грянул гром, и под этот шум унесите мой дворец с садом. Когда он снова топнет, осторожно принесите их назад…
– Теперь, маленький брат, – сказал он Мотыльку, – вернись к своей жене и топни ногой, да посильнее!
Мотылёк полетел к своей жене, которая продолжала кричать:
– Ну-ка посмей топнуть! Топни ногой! Топни же, топни!
Балкис увидела, как джинны наклонились к четырём углам сада, окружавшего дворец, весело захлопала в ладоши и прошептала:
– Наконец-то Сулейман-Бен-Дауд сделает для Мотылька то, что он давно должен был бы сделать для самого себя! О, сердитые султанши испугаются!
И вот Мотылёк топнул ногой. Джинны подняли дворец и сад в воздух на тысячу миль. Раздался страшный раскат грома, и всё окутала чернильная тьма.
Бабочка металась в темноте и кричала:
– О, я буду доброй! Мне так жаль, что я говорила глупости! Только верни на место сад, мой дорогой, милый муж, и я никогда больше не буду с тобой спорить!
Мотылёк испугался не меньше своей жены, а Сулейман так хохотал, что прошло несколько минут, прежде чем он смог шепнуть:
– Топни снова, маленький братец. Верни мне обратно мой дворец, о великий и сильный волшебник!
– Да, да, верни ему его дворец! – прошептала Бабочка-жена, по-прежнему метавшаяся в темноте, прямо как её ночные сёстры. – Верни ему дворец, и, пожалуйста, довольно этого ужасного колдовства!
– Хорошо, дорогая, – ответил ей Мотылёк, стараясь придать своему голосу твёрдость. – Ты видишь, что вышло из-за твоих капризов? Конечно, мне всё это безразлично, ведь я-то привык к подобным вещам, но из любви к тебе и к султану Сулейману я согласен привести всё в порядок.
Итак, он снова топнул ногой, и в то же мгновение джинны опустили дворец и сад, да так осторожно, что и травинка не колыхнулась. И снова солнце освещало тёмно-зелёные листья апельсиновых деревьев, фонтаны били среди розовых египетских лилий, птицы пели, а Бабочка лежала на боку под камфарным деревом, трепетала крылышками и, задыхаясь, говорила:
– О, я буду послушна, я буду уступчива!..
Султан же так смеялся, что не мог говорить.
Он откинулся назад, изнемогая от смеха, несколько раз икнул, наконец, погрозил пальцем Мотыльку и сказал:
– О великий волшебник, ну зачем ты вернул мне мой дворец, раз в то же самое время заставляешь меня умереть от смеха?
