Алмазная колесница

– Ничего, – бодро ответил Рыбников. – Русский солдат как говорит? Или грудь в крестах, или голова в кустах. А и погибну – не беда. Круглый сирота, плакать некому… Нет, братец, я только так, на минутку, – отмахнулся он от билета и в самом деле через минуту тем же мальчишечьим манером соскочил на проезжую часть.

Увернулся от пролетки, нырнул под радиатор авто, разразившегося истеричным ревом клаксона, и шустро захромал в переулок.

Здесь было совсем пусто – ни экипажей, ни прохожих. Штабс-капитан вскрыл оба конверта. Коротко заглянул в тот, что потолще, увидел учтивое обращение и ровные ряды аккуратно выписанных иероглифов, читать повременил – сунул в карман. Зато второе письмо, написанное стремительной скорописью, всецело завладело вниманием пешехода.

Письмо было такое.

Мой дорогой сын! Я доволен тобой, но пришло время нанести решительный удар – теперь уже не по русскому тылу, и даже не по русской армии, а собственно по России. Наши войска исполнили всё, что могли, но истекли кровью, силы нашей промышленности на исходе. Увы, Время не на нашей стороне. Твоя задача сделать так, чтобы Время перестало быть союзником русских. Нужно, чтобы под царем зашатался трон и ему стало не до войны. Наш друг полковник А. сделал всю предварительную работу. Твоя задача – передать отправленный им груз в Москву, известному тебе адресату. Поторопи его. Больше, чем три-четыре месяца нам не продержаться.

И еще. Очень нужна серьезная диверсия на магистрали. Любой перерыв в снабжении армии Линевича даст отсрочку неминуемой катастрофы. Ты писал, что думал об этом и что у тебя есть идеи. Примени их, время пришло.

Знаю, что требую от тебя почти невозможного. Но ведь тебя учили: «Почти невозможное – возможно».

Матушка просила передать, что молится за тебя.

По прочтении письма на скуластом лице Рыбникова не отразилось никаких чувств. Он чиркнул спичкой, поджег листок и конверт, бросил на землю и растер пепел каблуком. Пошел дальше.

Второе послание было от военного агента в Европе полковника Акаси и почти целиком состояло из цифр и дат. Штабс-капитан пробежал его глазами, перечитывать не стал – память у Василия Александровича была исключительная.

Акаси Мотодзиро

Снова зажег спичку, и пока листок горел, посмотрел на часы, поднеся их чуть не к самому носу.

Здесь Рыбникова ожидал неприятный сюрприз. В зеркальном стеклышке японского хронометра отразился человек в котелке и с тросточкой. Этот господин сидел на корточках, разглядывая что-то на тротуаре – именно в том месте, где штабс-капитан минуту назад спалил письмо от отца.

Письмо – ерунда, оно было сожжено дотла, Василия Александровича больше встревожило другое. Он уже не первый раз подглядывал в свое хитрое стеклышко и прежде никого у себя за спиной не видел. Откуда взялся человек в котелке, вот что было интересно.

Как ни в чем не бывало, Рыбников двинулся дальше, посматривая на часы чаще прежнего. Однако сзади снова никого не было. Черные брови штабс-капитана тревожно изогнулись. Исчезновение любопытного господина озаботило его еще больше, чем появление.

Зевая, Рыбников свернул в подворотню, откуда попал в безлюдный каменный двор. Кинул взгляд на окна (они были мертвые, нежилые) и вдруг, перестав хромать, перебежал к забору, отделявшему двор от соседнего. Изгородь была высоченная, но Василий Александрович проявил сказочную пружинистость – подскочил чуть не на сажень, схватился руками за край и подтянулся. Ему ничего не стоило перемахнуть на ту сторону, но штабс-капитан ограничился тем, что заглянул через край.

Соседний двор оказался жилой – по расчерченному мелом асфальту прыгала на одной ноге тощая девчонка. Другая, поменьше, стояла рядом и смотрела.

Рыбников перелезать не стал. Спрыгнул вниз, отбежал обратно в подворотню, расстегнул ширинку и стал мочиться.

За этим интимным занятием его и застал человек в котелке и с тросточкой, рысцой вбежавший в подворотню.

Остановился, замер как вкопанный.

Василий Александрович засмущался.

– Пардон, приспичило, – сказал он, отряхиваясь и одновременно жестикулируя свободной рукой. –  Свинство наше российское, мало общественных латрин. Вот в Японии, говорят, сортиры на каждом шагу. Оттого и не можем побить проклятых мартышек.

Лицо у торопливого господина было настороженное, но видя, что штабс-капитан улыбается, он тоже слегка раздвинул губы под густыми усами.

– Самурай – он ведь как воюет? – продолжал балагурить Рыбников, застегнув штаны и подходя ближе. – Наши солдатушки окоп доверху загадят, а самурай, косоглазая образина, рису натрескается – у него натурально запор. Этак неделю можно до ветру не ходить. Зато уж как с позиции в тыл сменится, дня два с толчка не слезает.

Очень довольный собственным остроумием, штабс-капитан зашелся визгливым смехом и, словно приглашая собеседника разделить свою веселость, легонько ткнул его пальцем в бок.

Усатый не засмеялся, а как-то странно икнул, схватился за левую половину груди и сел на землю.

– Мамочки, – сказал он неожиданно тонким голосом. И еще раз, тихо. – Мамочки…

– Что с вами? – переполошился Рыбников, оглядываясь. – Сердце схватило? Ай-ай, беда! Я сейчас, я врача! Я мигом!

Выбежал в переулок, но там торопиться передумал.

Лицо его сделалось сосредоточенным. Штабс-капитан покачался на каблуках, что-то прикидывая или решая, и повернул обратно в сторону Надеждинской.

СЛОГ ВТОРОЙ, В КОТОРОМ ОБРЫВАЮТСЯ ДВЕ ЗЕМНЫЕ ЮДОЛИ

Евстратий Павлович Мыльников, начальник службы наружного наблюдения Особого отдела Департамента полиции, нарисовал в медальончике серп и молот, по бокам изобразил двух пчелок, сверху фуражку, внизу, на ленточке, латинский девиз: «Усердие и служба». Наклонил лысоватую голову, полюбовался своим творением.

Герб рода Мыльниковых надворный советник составил сам, с глубоким смыслом. Мол, в аристократы не лезу, своего народного происхождения не стыжусь: отец был простым кузнецом (молот), дед – землепашцем (серп), но благодаря усердию (пчелки) и государевой службе (фуражка) вознесся высоко, в соответствии с заслугами.

Права потомственного дворянства Евстратий Павлович получил еще в прошлом году, вкупе с Владимиром третьей степени, но Геральдическая палата всё волокитствовала с утверждением герба, всё придиралась. Серп с молотом и пчелок одобрила, а на фуражку заартачилась – якобы слишком похожа на коронетку, предназначенную лишь для титулованных особ.

Полицейместер, награжденный орденом Св. Владимира 3-й степени (носился на шее)