ливня. Отлично, ребята.
Йерр держалась рядом, не обгоняла.
Калитка — всего лишь щеколда накинута. Это чтобы мы не очень мучились ее сносить?
Хорошо.
Значит, все правильно.
Мы вошли в калитку, и — впереди и сзади, на концах туннельчика на ширину стен, с грохотом обрушились решетки. Дубовые.
У 'хватов' тоже на раз-два-восемь подогнано. Решетки падают — лучники стреляют. Если то был — ливень, сейчас — град. С голубиное яйцо, мать их.
Гул в башке, будто в колокол залез… А зубаток у вас все равно нету. Разве что синяки останутся от стрел от ваших. Да мозги через уши вытекут…
Плевать.
Я потянул из ножен на спине меч.
Мы сами, Эрхеас.
Да, маленькая. Это — для сетей.
Вон они, сетеметы. Не шесть. Но — четыре.
Трибуны стоят — как на турнире. Зрителей, правда, не густо.
Посреди двора раскорячилась нелепая конструкция, ощетинившаяся диким количеством распорок. Виселица, судя по всему.
Имори на эшафоте, глаза завязаны, рядом — отец Дилментир…
Йерр ударила трижды, и по вороху бесполезных щепок мы ступили во двор Треверргара.
Сети.
Он сам повел мою руку.
'Стрекозиные крылышки'.
Много веревочек.
Пожалуй, даже с тарангитским клинком я бы так чисто этого не сделал. Ай, 'черное зеркало!'
— Кажется, кому-то был нужен наследник крови? — осведомился я. — Так бумажку в лесу бы повесили, э? Я все ж таки грамотный.
Ау, Паук? Ты где?
Ни одного Треверра. Ни на трибунах, ни на стенах.
Спрятались, что ли?
Или это у меня в глазах все плывет?
Запах. Слабый еще, но довольно явственный.
Ай да Паучонок! Удалось все-таки подпалить. Отлично.
'Хваты' аккуратно двинулись 'полусерпом'.
Молодцы. Чистенько. Только почему так медленно?
У нас с Йерр длинные зубы?
Небось, старший приказал в близкий контакт не вступать, брать на расстоянии. А сеточки ваши — тю-тю. И стрелы нас 'не берут'.
Пращников выпускать будем?
Продержать их, пока Стуро возьмет Имори. Еще и работа 'подмоги' нашей разгорится как следует…
Что вы станете делать, ребята, если мы сами вступим с вами в близкий контакт, а?
Ун
— Хог, хорошие.
И мы с Реддой пошли. Двоешкурые в захороне нас не учуяли, не увидели. У двоешкурых очень плохой нюх, и зрение тоже хуже, чем у нас, например, в темноте они совсем не видят. Хотя Козява Стуро видит в темноте. И Тот, Что Странно Пахнет, видит в темноте…
Мы успели взять я — одного, а Редда — двоих. Редда хорошо умеет прыгать сверху и быстро отскакивает. Она — вожак. Двоешкурые с лезвиями на палках стали гонять нас. Они хотели взять нас, но мы уворачивались. Они хотели взять нас, а потом идти брать Того, Что Странно Пахнет, Тварь, и Козяву Стуро, и Золотко Альсу — всех. Мы уворачивались. Редда очень хорошо это умеет. И я умею, Двоешкурый Вожак учил меня, и Редда учила, и Тот, Что Странно Пахнет, тренировал нас, пока было темно.
Я отвлекал, а Редда рвала двоешкурым с лезвиями на палках ноги, где сгибается. Горло рвать вовсе не обязательно. Не сможет ходить — не сможет идти брать Того, Что Странно Пахнет, Тварь, Козяву Стуро, Золотко Альсу…
Мне попало лезвием в плечо. Редда рассердилась. Редда сильно рассердилась — закричала и порвала двоешкурому горло. Другой двоешкурый кинул палку с лезвием, Редда увернулась. Она хорошо уворачивается, она — вожак. Я сказал плечу не болеть. Потом пусть болит, когда все кончится. Я укусил за ногу двоешкурого, который остался без оружия. Зачем он бросил палку с лезвием? Не только нюх и зрение, у двоешкурых и голова иногда не очень хорошо работает.
Стуро Иргиаро по прозвищу Мотылек
Дело у них стронулось только к полудню, я уж и ждать устал. С кругового балкончика на шпиле хорошо просматривался внешний двор, постройки по периметру, надвратная башня, и по ту сторону стены — белый снег, желтоватая лента дороги и лесок за ней. Группа человек в двадцать, при мечах, в одинаковых накидках с яркими эмблемами расположилась на трибунах напротив помоста. Чуть в стороне от них сидели два жреца в черно-белом, у обоих было по двуручнику. Жиденькая толпа пестро одетых слуг шевелилась на трибунах, слонялась по двору, галдела, жевала какую-то снедь и вообще создавала некоторую суету. Никого из Треверров я не углядел.
Вооруженные люди в нейтрально-сером, те самые 'хваты', коих во дворе оказалось что-то очень много, сосредоточились по большей части на стенах и в надвратной башне. Они установили напротив арки ворот какие-то механизмы с желобами и педалями.
Вверх, ко мне, всплывало, словно испарения, будто бы запах источаемый множеством тел, подобно многоголосью, тянущему единую ноту — Скоро. Сейчас. Он прийдет. Он должен прийти. Пусть приходит, мы встретим. Пусть приходит скорее. Мы встретим. О, да. Еще как встретим!
Их очень много. Слишком много, не могу даже подсчитать. А ведь он на что-то надеялся, когда сегодня на рассвете хлопнул меня по плечу — удачи, братец!
Братец.
Вот, Ирги, видишь — завел себе брата. Так как-то, мимоходом… сам того не желая. Бегал за ним, в рот ему глядел, в ученики напросился, потом от страха маялся, потом вообще убить пытался… и была между нами натянута веревочка, я сам ее и протянул, один конец всучил в руку ему, а другой на собственном горле узлами завязал. Колючая такая веревочка, шершавая, шею натерла, пальцы изрезала, и называлась она — зависимость. А потом в один прекрасный момент оборвалась веревочка — нет, Ирги, я не рубил ее, и даже не развызывал — она вдруг истлела и распалась, и оказался я на свободе.
Но глоток крови, Ирги, едкой, разъедающей гортань крови, свил новую веревочку и привязал — но не меня к нему, а его ко мне. У меня в руке — свободный конец, а у него — узлы на шее.
Это так, Ирги. Я чувствую. Я знаю.
Зависимость. Плохо это или хорошо? Будет ли у нас время разобраться?
Внизу наконец-то зашевелились. На помост влез один из 'хватов' с табуретом и установил его под болтающейся петлей. Забрался на табурет, примерил петлю на себя, остался недоволен. Обошел нелепую конструкцию, уперся в один из столбов плечом — столб явственно пошатнулся. С трибун 'хвату' что-то
