— Альса! Ее убьют?!
Даже вскочил, бедняга.
— Не думаю. Я, конечно, попытаюсь их отговорить, но… Да не бойся ты. Она же умнейшая зверюга. Они ее даже не найдут.
Он моргал недоверчиво.
— Садись, — я толкнула его обратно на табурет и присела ему на колени. — Мои родственники те еще охотники. Ирги, и тот охотился лучше.
Ох, вот это я зря. Стуро моментально нахохлился, отвел глаза. Ирги не хотел быть охотником. Он был не охотник, а жертва охоты. Утащивший за собой всю выследившую его свору. Чтобы эта свора никогда больше ни на кого не устраивала травли.
Никогда и ни на кого.
— Я попробую их отговорить.
— Не надо, Альса. Не надо. Это пустяки… Перестань меня жалеть! Я не маленький!
— Ну, все, все. Никто никого не жалеет. Вот я тебя сейчас безжалостно укушу!
— Куда тебе, у тебя зубы тупые.
— Зато больше сила давления на квадратный дюйм.
— На что квадратное? Квадратным не укусишь. Треугольное, еще куда ни шло… Ай! Ты опять две пилюльки проглотила?
— А, испугался! Кусай вампиров! Кровушки! Кровушки!
Пилюлю я проглотила всего одну. Просто мой организм, похоже, учится самостоятельно нейтрализировать снотворный эффект аблисской слюны. Медленно, но верно. Впрочем, рано еще об этом рассуждать. Рано. Доказательство основывается на множестве опытов. Чем опытов больше, тем вернее результат. Марантинский принцип.
К опытам, друзья!
Стуро Иргиаро по прозвищу Мотылек
Я нашел ее у самого берега, среди ив, почему-то не сбросивших листву. Она стояла по брюхо в тростнике. Тростник был пепельно-желтым, листва ив — цвета запекшейся крови и погромыхивала на ветру. А между листвой и тростниками протянулось нечто маслянисто-черное. Почему-то на память пришли длинные натеки вулканического стекла, я много их видел на склонах Тлашета.
И сразу — мягкий, но неодолимый толчок в грудь. Не подходи.
— Я не подхожу, не подхожу. Я издали. Вот отсюда, хорошо? Не надо меня давить. Я ведь ничего плохого… я ведь даже не любопытствую. Маукабра, миленькая! Я тебя предупредить хочу. Только предупредить.
Из тростников вынырнула черная, лоснящаяся голова. Плоская, широкая в висках, с треугольной пастью, с раскосыми кошачьими глазами. По-змеиному раскачиваясь, щупала воздух раздвоенным языком.
— Ар-х-х-х-ссс…
Убирайся. Невидимая сила отталкивала меня. Не угроза, нет. И не злоба. Абсолютное неприятие. Отторжение. Убирайся. Убирайся.
Она не причиняет вреда. Ни нам с Альсой, ни, насколько мне известно, кому-либо еще. Если мы сильно ей надоедаем, она просто уходит. Если она прячется, найти ее невозможно. Она слышит. Не так, как аблисы. По-другому. Не могу объяснить словами. Она разумна, я почти уверен. Опять же, разумна не в привычных нам понятиях. По-иному разумна.
— Скоро начнется охота, Маукабра. Охота на тебя. Завтра или послезавтра. Охота, понимаешь? Люди из замка. Вон оттуда. Придут с оружием. За тобой.
— Аррр…х-х-х-ссс…
Я попятился. Пропасть, она же понимает. Я точно слышал — понимает. Не слова старого языка, нет. Что-то другое. Но ей плевать. На охоту, на людей, желающих ее убить. На весь мир плевать. Я ей надоел. Шел бы куда подальше. Зачем липнешь? Убирайся.
— Хорошо, Маукабра, я уберусь. Ты только… постарайся остаться в живых.
Я повернулся и пошел прочь. Тотчас давление ослабло — Маукабра уже забыла обо мне.
Ну откуда ты такая взялась? Уж никак не из Кадакара. Нет в Кадакаре таких существ. Ни в Южном, ни в Северном.
Она чужая, Альса, совсем чужая. Может, у нее и кровь не красная, а какая-нибудь зеленая. И сама она не из мяса сделана. Может, она порождение забытых странных богов… Я не спорю, Альса, не спорю, Единый твой — самый главный, но это у людей, да и то не у всех…
Прихваченная инеем трава хрустела под ногами. Обходя стороной Маукабрины кусты, я поднялся на высокий берег. Там, прицепившись за каменный гребень, повисла над озером одинокая сосна. Скрученная петлями, завязанная корявыми узлами, косматая и колючая. Сосна-дракон. Старая моя приятельница. Почти каждый вечер, как стемнеет, я прилетаю сюда и сажусь в развилку. И гляжу на противоположный берег. На темный силуэт замка, на башню, что продолжает отвесную вертикаль скалы. И жду, когда на башне вспыхнет зеленый огонек.
Сейчас замок почти не виден. Зябкий сырой туман уже отделился от воды, но не рассеялся, а завис где-то на полпути между небом и землей. И клубился, и шевелился. И передвигался внутри себя. А ветер его тормошил потихонечку. Отрывал по комку, по прядке, и раздергивал на невидимые нити.
Я постоял немного на берегу, глядя, как чернеет торфяная вода под слоями тумана, и шагнул прямо в этот туман. Ветер принял меня на крыло, окунул с головой в густой, тяжелый от влаги воздух. А потом поднял плавно и передал с рук на руки восходящему потоку. Серый шевелящийся пласт пронесся под ногами, истончился, сменился полупрозрачной рыхлой плотью лесов. Осенняя линька — леса растеряли густую свою шерсть, облезли и даже как-то съежились. И хрупкие скелетики ветвей виднелись в сквозных ранах. Впрочем, осень — это не болезнь. Всего лишь отдых.
Вот ты, Альса, говоришь, на юге вообще не бывает осени. И зимы тоже не бывает. А на севере, говоришь, не бывает лета. Но это только если совсем-совсем на севере. Или совсем-совсем на юге. Мне что-то не верится. Хоть об этом и написано в твоих умных книгах.
Я ведь читаю пока плохо и медленно. Говоришь, это потому, что я начал учиться уже взрослым. И что-то там мне мешает. Как, как? Стервотипы восприятия? У взрослых эти стервотипы ужасно давлеют. А у маленьких они еще маленькие и не давлеют. Короче, плохо я пока читаю.
Лес вскарабкался на холм и прорвался очередной проплешиной. Вираж. Я начал снижаться. Это руины, мой теперешний дом. Когда-то здесь тоже стоял замок, наверное, ничуть не меньше Альсиного Треверргара. Его покинули, и не так давно, два, от силы три десятка лет назад. Почему — неизвестно. Вроде бы прежние хозяева умерли, а вместо них в замке поселились привидения. Вроде бы эти места кто-то проклял. Так или иначе, но люди отсюда ушли. Ушли из замка и из деревни, что располагалась у его стен.
Я жил в руинах с мая месяца. Привидений не встречал. Проклятия не чувствовал. Это был просто очень большой старый пустой развалившийся дом. Да и развалившийся не полностью. В нем нашлось несколько вполне пригодных комнат. Пригодных для меня и для моих коз.
Снизившись, я нырнул в пролом западной стены, сразу на второй этаж. С земли сюда не заберешься — лестницы частично сами обрушились, частично погребены под обрушившимися перекрытиями. И это очень хорошо, потому что у меня здесь нет ни запоров, ни дверей. Только сколоченные Большим Человеком деревянные щиты, которыми отгораживался козий закуток.
Они услышали меня. Заволновались, замемекали. Словно теплое дыхание — эхо их ощущений. Предчувствие встречи. Радость. Нетерпение. Спектрально-чистые эмоции, возможные только у животных. У любящих тебя животных.
— Зорька, Ночка. Сестрички мои, умнички. Соскучились, да? Соскучились!.
Распорядок дня у нас сложился такой: утро до полудня я посвящаю козам, кормлю их, дою,
