расчесываю, убираюсь в закутке. Потом обедаю. Потом поднимаюсь к себе и маюсь бездельем до темноты. Пытаюсь читать. Рисую. Занимаюсь домашними делами. Иногда гуляю, но Альса каждый раз ругает меня за это. Боится, что кто-нибудь меня увидит, выследит или подстрелит. Она вообще слишком за меня боится. Даже неудобно.
Иногда Альсе удается найти время днем. Она приходит с Реддой и Уном. Всех троих я поднимаю наверх по очереди. Когда было тепло, мы много ходили по лесу. Надоедали Маукабре или собирали разные лекарственные травы. Летом Альсин отец почти все время проводил в большом городе, далеко отсюда. Летом она сама себе была хозяйка и мы почти не расставались.
Большой Человек помогал мне обустроиться. Стучал молотком, таскал какие-то деревяшки. Я спрашивал: зачем? А он мне: зимой увидишь. Большой Человек — надежный и основательный. И он все делает надежно и основательно. Он притащил уйму всяких вещей, необходимых для жизни. Он привел из деревни Ночку и Зорьку. Это он посоветовал мне поселить коз на втором этаже, и сам сколотил для них загон. И травы накосил для них — он.
Теперь Большой Человек здесь не появляется. Он избегает меня. Да, Альса, я знаю, и тебя тоже. Я знаю, он стал пить то крепкое вино, которое делают в Каорене арвараны. Он смешивает его с пивом и пьет. Когда-то я тоже пробовал так делать. Быстро пьянеешь, а потом очень болит голова.
Зорька толкнула меня носом. Что задумался? Не грусти!
— Я не грущу, сестричка. Разве с вами загрустишь? Давайте я вам еще корма насыплю…
Йерр
Мы хорошо пообедали сегодня. Выкопали вкусное из-под снега в лесу. Вкусное закопалось на зиму. Думало, мы его не найдем. Вкусному не нравилось, что мы его нашли. Вкусное сопротивлялось. Ревело, вырывалось. Вкусное хотело спать. А мы хотели есть.
Мы пошли попить и умыться. И пришла Липучка. Та, которая с крыльями. Большая Липучка. Есть еще Маленькая Липучка. Без крыльев, да. И еще есть две собаки. Хорошие собаки. Умные. Не подходят. А Липучки — глупые, да. Совсем глупые. Лезут и лезут.
Липучка боялась. Сильно боялась, да. За нас. Смешная Липучка. Глупая. Кто-то придет. Придет с железом, убивать нас. И убьет. Мы сказали — уходи. И Липучка ушла.
Эрхеас, нам грустно. Нам одиноко. Долго, Эрхеас. Слишком долго. Где ты, Эрхеас?..
Тот, Кто Вернется
…Сухие смуглые лица в обрамлении черных волос. Черные глаза без привычной уже ледяной клинковой стали. Улыбка — словно на всех одна. Тепло. Тепло Второго Круга. И Третьего…
Меня рывком вышибло из сна. Совсем расклеился. Даже Контроль не сразу срабатывает…
Гэасс-а-Лахр. Шесть Гэасс-а-Лахр в жизни моей. Хотя меня не 'лахр'. Меня только 'эрса'. Йерр, девочка…
И кровать — слишком высокая, слишком мягкая, неудобная, и стулья-табуреты — дурацкие, неуклюжие, и стол идиотский растопырился, и ковер на стене — аляповатый, грубый рисунок, и железо на нем — дрянь… И ощутимо давит тоска по точеным, выверенным до толщины волоса линиям, по звенящим чистым узорам, по своду пещерки над головой, по тихому, почти незаметному журчанию ручейка, по…
Размазался соплей. Плохо. Если уж снится Гэасс-а-Лахр…
Раз-два — нету.
Зачем вспоминать Гэасс-а-Лахр? Чтобы физически, до ломоты в костях и судорог в мышцах ощутить отсутствие Йерр? Май, все лето и два месяца осени. Как долго, девочка… Надеюсь, ты осторожна.
Скоро я увижу тебя. Уже совсем скоро. Судьба подкинула подарок. Придется ехать дня на два попозже, чем собирался. Но в основном — время и место — как рассчитывал.
Вещей с собой брать не стану. Все останется здесь. В этой комнате. Я больше не вернусь сюда.
Как много за спиной, девочка — людей, мест, лет. Почти четверть века. И дорога моя близится к концу. Она закончится там же, где началась. Дорога. Долгая, нудная работа. Мгновение радости — будет ли? Успею ли, девочка? Сам не знаю. Как сложится.
…Старшая — отбрасывает со лба жесткую черную прядь.
'— Все, что мог, ты взял. Ты ведь чужак, Эрхеас, — грустно-виноватая улыбка. — Родись ты здесь…
Да, я знаю. Знаю, сестра. Успевшие закостенеть связки, грубые суставы. Отвратительная реакция. Плохая центровка — поднять рахра, конечно, смогу, а вот далеко ли унесу… Но мне достаточно. Там, куда я уйду, не умеют половины того, что ты дала мне, Лассари, сестра моя, Наставник. Ведь я все равно не смогу вернуться сюда. Так зачем оставаться в живых?..
Имори
Что ж мне делать-то теперь? Думал ведь — легче станет… Ох, Господи, Господи Милосердный, вразуми, помоги…
Не поможет. Груза-то с плеч никто не снимет. Ни священник, ни сам Господь Бог. Мой он, Груз. Последняя воля. Помогать и молчать. Не смолчал, клятвопреступник. Не смолчал — за утешением кинулся. Отпусти грех, отче… Если б он хоть сделать что мог, отец Дилментир. А то ведь выходит — взял я да груз молчания на него взвалил. На плечи старческие сухонькие. Тайна исповеди…
А Сыч, Иргиаро — недоволен. Знаю, недоволен. Привиделся он мне нынче ночью, Сыч-то. Каким тогда был, в кровище весь… И сказал:
'— Зря я тебе доверился. Думал — человек ты. А ты, приятель — сопля.'
Сопля и есть. Слабак. Не выдержал. Искупительную, что ли, послать?.. Господи, Боже мой, Единый, Милосердный, Создатель Мира, Радетель Жизни… Да все равно он ее не примет, искупительную мою. Сердит был, 'лапа кошачья'. И собаки его на меня порыкивают. Не зря порыкивают. Чуют они, собаки, предателя. Альсарена, золотко, я ведь тебя предал. Раз открыл рот, значит, и еще раз смогу. Клятвопреступник я.
Да уж, впору к самой Альсарене да к Мотыльку в ноги кинуться — простите грешного… Они-то простят, сам себя не простишь. И 'куст чертополоховый' искупительной не примет. Да еще Летери… Может, это кара? Что мальчишка мой все ближе к Ладараве, хочет вроде пажа при Альсарене заделаться, а нос-то у него любопытный, а всплыви оно — все, как есть…
Телохранитель верный привез да покрывает тварь крылатую, вампира клыкастого, хозяйской дочери сожителя, да саму хозяйскую дочь, что невенчанная живет… О Господи! Примстилось — стоят они перед отцом Дилментиром, Альсарена да Мотылек, отвечают: 'Истинно так, отче', — а у Мотылька-то — клычищи…
Хозяин уж поглядывать начал, интересоваться. Что, дескать, с тобой, Имори? О чем, дескать, задумался? Долго так не протянется. Слава Богу, праздники на носу, не до расспросов сейчас. А как решит господин Аманден тряхнуть телохранителя, как возьмется прокачивать… Не умею я врать. Играть — не умею. Все ведь выложу, золотко. Небось, и отцу Дилментиру достанется на орехи, что тайну исповеди хранил…
Ох, Сыч, Сыч, мне б умение твое скрывать да притворяться! Почему ж не передал, с Грузом-то вместе? Ага, теперь тебе Сыч виноват. Все тебе виноваты: Альсарена — что с Мотыльком связалась, Мотылек — что поехать с нами согласился, Сыч — что к стене припер просьбой последней, корнями языческими, хозяин — что насквозь тебя видит, отец Дилментир — что совета не дал, а какой тут дашь
