– Корчишь осла, – ответили ему хором.
– Нет. Левитирую. Святые иногда занимались этим, и такое называлось чудом.
На лице Бартелеми изобразилась напряженная работа мысли.
– Почему бы не попробовать? – повторил Андре. – Давайте рассуждать по-научному. Представьте, что параллельно нашей Вселенной, которую мы знаем, расположена другая, которая соответствует… скажем, некоторым верованиям, сознательно отброшенным нами. Примите существование Бога как научный факт. Что логически из этого вытекает? Возможность чуда. Статистически вероятная реализация молитвы. Дайте мне веру, как выразился бы Архимед, и я переверну весь мир.
– Утилитарная точка зрения, – начал Гийом, – но…
– Точка зрения чокнутого, – фыркнул Бартелеми. Он попытался изменить позу и начал вращаться.
– А как испросить чуда? – поинтересовался Гийом.
– Точно не знаю. Я не неаполитанец.
– Когда-то я бывал в Неаполе, – скривился Бартелеми. – На редкость грязный город. Там до сих пор на улицах попадаются нищие. Какие рожи они строят!..
– Им случается донищенствоваться до чуда. Говорят, у них опасные методы, книги с заклинаниями и особые святые. А если они не получают удовлетворения, то ставят рядом с проштрафившимся святым доску с оскорбительными надписями и обращаются к другому.
– Бросим взгляд в будущее, – проворчал Бартелеми. – Отныне в звездолетах рядом с пилотом, штурманом и физиком будет сидеть неаполитанец на случай, если возникнет нужда в его услугах. Он получит право на провоз десяти килограммов свечей и пятисот святых образков. И кроме того, на библиотеку с душеспасительными произведениями.
– Неаполитанцы действительно читают только душеспасительные произведения, – вставил Гийом. – Еще в колледже я знавал одного неаполитанца…
– Не вижу ничего смешного в этой теории, Бартелеми, – отрезал Андре. – Опасаются же на звездолетах физиков. Чем не святотатство?
– Полагаю, вы намекаете на меня! – воскликнул Бартелеми, хватаясь за переборку, чтобы остановить вращение. Недовольный приятелями, он начинал обращаться к ним на «вы».
– Подведем итог, – сказал Андре, – и вернемся к нашим чудесам.
– Надо составить уравнение, – сострил Бартелеми.
Больше всего ему хотелось бы хлопнуть дверью, чтобы все раз и навсегда поняли, что он думает о подобных глупостях, но по ту сторону переборок кроме грузовых отсеков ничего не было, только космос и несколько далеких звезд, безглазые метеориты, да изредка – летящий по своим делам атом водорода.
Оставалось только негодующе отвернуться.
– Нам понадобятся, по крайней мере, одна свеча, несколько образков и текст молитвы. Может, сочиним ее сами?
– Свеча делается из воска, – буркнул Гийом. – Не думаю, что на борту звездолета найдется хоть капля воска. На худой конец сгодится электрическая лампочка.
– Возможно, – кивнул Андре, – но боюсь, этого недостаточно. Насколько мне известно, Бог не любит простых решений.
– Твой Бог – ретроград, – усмехнулся Гийом.
– А вдруг электрический ток помешает нашим молитвам добраться до него…
Они отыскали воск в запасном аккумуляторе, осторожно сняли его и расплавили восковую перемычку, изолировавшую выводы.
Пока они трудились, Бартелеми молчал, закрыв глаза. В аптечке они нашли кетгут, растопили воск на электроплитке и слили его в пробирку так, чтобы кетгут оказался в центре расплавленной массы. Когда смесь затвердела, они разбили пробирку и получили тонкий коричневатый цилиндрик.
– Теперь надо раздобыть образок, – напомнил Гийом.
– У нас есть микрофильм Библии. Может, этого хватит?
Они прогнали книгу по экрану. Вдруг Андре нажал кнопку. И прочел:
«Упования на кощунство подобны семени, унесенному ветром, пене, сорванной бурей».
– Не слишком вдохновляет, – заметил Гийом.
Они выключили свет во всем звездолете, Андре после нескольких попыток зажег свечу. Та загорелась с треском и фырканьем, но вскоре пламя стало гаснуть. Андре удалось поддержать его, обмахивая листом бумаги. Затем они поместили позади висящей в воздухе свечи фотографию с текстом из Библии, приняли коленопреклоненную позу и в два голоса начали молиться. И хоть нелегко им было вспомнить слова, которых они не произносили долгие годы, молились оба вслух и с чувством. Перед их глазами стояла Земля, плывущая в пустоте, зеленый укутанный облаками шар; они спрашивали себя, где пределы Божьей власти, не дерзают ли они преступить их и не впадают ли в грех, переходя границы, положенные смертному Господом.
Бартелеми перестал вращаться: ему вдруг стала отвратительна его фантастическая, пляшущая на стене тень. Он начал молиться – сначала мысленно, потом едва слышным шепотом, затем его голос окреп и присоединился к голосам друзей. Бартелеми тоже молился вполне истово. У каждого из них было свое понимание Бога, впрочем, полной ясности в концепции божественного не имелось ни у кого. Но у них была одна родина, Земля, а в этом мире все люди, когда им угрожала опасность, обращали взоры к незримому властителю. Бартелеми не мог не помнить об этом. Быть может, дело и выгорит, – думал он, но было и другое. Молитва в дрейфующем звездолете с мертвыми приборами и неподвижными стрелками была делом мирным и чистым. Возможно, повторял он себе, иррациональное поведение вызовет реакцию иррационального мира: Бог даст физикам то, чего они ждут, верующим то, чего они страждут, лишь бы
