дерева, вмещавшими более десяти тысячи томов. Вровень с книжными полками в нишу был встроен буфет.
Рэйф с благодарностью отметил, что на его мраморной поверхности была выставлена батарея бутылок и графинов. Чувствуя потребность в чем–то более крепком, чем портвейн, он нашел графин с виски.
— Двойной? — предложил он отцу. Тот кивнул и одобрительно хмыкнул.
Рэйф ненавидел разговаривать с отцом, так было всегда. Томас Боумен принадлежал к тому типу людей, которые все решали за других, полагая, что они знают их лучше, чем те знали самих себя. С самого раннего детства Рэйфу приходилось терпеть, когда ему рассказывали каковы его мысли и желания, а затем за них же и наказывали. Было почти не важно, сделал ли он что–то хорошее или плохое. Все зависело от того, в каком свете его отец решал относиться к его поступкам. И всегда над ним висела угроза отца лишить его наследства. В конце концов, Рэйф все проклял и отказался от наследства. Он сам сколотил свое состояние, начав практически с нуля.
Теперь встреча с отцом происходила на его собственных условиях. Рэйф, безусловно, хотел часть семейного бизнеса в Европе, но не собирался продавать за это душу.
Он передал виски отцу и сам сделал глоток, позволяя мягкому, душистому напитку перекатываться на языке.
Томас сел в кожаное кресло перед огнем. Хмурясь, он поправил парик, съезжавший весь вечер.
— Ты бы мог завязать его шнурком под подбородком, — невинно предложил Рэйф, заслужив в ответ свирепый взгляд.
— Твоей матери он нравится.
— Отец, мне трудно поверить, что этот парик может привлечь кого–нибудь, кроме влюбленной белки. — Рэйф сорвал с него парик и положил его на соседний столик. — Ради Бога, оставь его и чувствуй себя удобно.
Томас проворчал, но, расслабившись на стуле, не стал спорить.
Опершись рукой о каминную полку, Рэйф со слабой улыбкой рассматривал отца.
— Ну? — требовательно спросил Томас, и выжидательно поднял густые брови. — Что ты думаешь о леди Натали?
Рэйф лениво пожал плечами.
— Сойдет.
Брови резко опустились.
— «Сойдет»? Это все, что ты можешь сказать?
— Леди Натали не больше и не меньше того, что я ожидал. — Снова глотнув виски, Рэйф решительно заявил: — Полагаю, что не возражал бы жениться на ней. Хотя она меня совсем не интересует.
— Предполагается, что жена и не должна интересовать.
Рэйф с сожалением подумал, а не было ли в этом некой скрытой мудрости. С такой женой, как леди Натали, не будет никаких неожиданностей. Это будет спокойный, лишенный разногласий брак, оставляющий ему вполне достаточно времени для работы и личной жизни. Все, что от него потребуется, это щедро оплачивать ее счета, а она будет управлять домашним хозяйством и производить потомство.
Леди Натали, с блестящими белокурыми волосами, была мила, красива и обладала весьма самоуверенными манерами. Если бы Рэйф когда–нибудь взял ее в Нью–Йорк, она бы блестяще вписалась в его высший свет, восхитив всех хорошими манерами, уверенностью в себе и происхождением. Проведя с нею час, можно было узнать о ней практически все, что требовалось.
Тогда как Ханна Эплтон была свежа и очаровательна, и за ужином он не мог отвести от нее взгляда. Она не обладала тщательно ухоженной красотой Натали. Напротив, она, подобно букетику полевых цветов, лучилась естественным, живым очарованием. Его сводило с ума желание коснуться прыгающих вокруг ее лица кудряшек и поиграть блестящими прядями. Она отличалась какой–то прелестной живостью, с которой он никогда не сталкивался прежде, и он инстинктивно хотел оказаться внутри нее, внутри Ханны. Это чувство усилилось, когда Рэйф увидел Ханну, серьезно беседовавшую с Уэстклифом. Описывая работу Сэмюэля Кларка о развитии человеческого мышления, она была оживлена и совершенно восхитительна. Она была настолько поглощена темой, что забыла о еде, и тоскливо глядела вслед своей все еще полной тарелке с супом, когда слуга уносил ее.
— Ты ведь сделаешь ей предложение? — требовательно спросил отец, возвращая его мысли к леди Натали.
Рэйф равнодушно посмотрел на него.
— В конце концов, да. Должен ли я позаботиться о кольце, или ты его уже выбрал?
— Собственно говоря, твоя мать купила то, которое посчитала подходящим.
— Ради всего святого! Может, вы сделаете ей предложение вместо меня, а потом передадите мне ее ответ?
— Полагаю, я сделал бы это, проявив больше чертова энтузиазма, чем ты, — парировал Томас.
— Я скажу тебе, что бы я сделал с энтузиазмом, отец: организовал бы масштабное мыловаренное производство по всей Европе. И чтобы сделать это, мне не нужно жениться на леди Натали.
— А почему нет? Почему ты должен быть свободен от оплаты по счетам? Почему бы тебе не постараться угодить мне?
— И правда, почему? — Рэйф пристально посмотрел на него. — Возможно, потому, что в течение многих лет я бился головой об эту стену, но так и не смог сделать в ней вмятины.
По мере того, как Томас раздражался, румянец, всегда свойственный ему, приобрел лиловый оттенок.
— Ты всю жизнь испытывал мое терпение. Тебе, твоим братьям и сестрам все слишком легко доставалось, вы все испорченные ленивые существа, которые никогда ничего не хотели делать.
—
— Ты всегда считал, что я должен хвалить тебя просто потому, что ты родился Боуменом.
— Мне это больше не нужно, — процедил Рэйф сквозь зубы, с удивлением обнаружив, что по вспыльчивости недалеко ушел от отца. — Я хочу… — Он сдержался и опрокинул в рот остатки виски, с трудом глотая это бархатистое пламя. Когда горло перестало гореть огнем, он посмотрел на отца твердым, спокойным взглядом. — Я женюсь на леди Натали, так как в любом случае кандидатура не имеет значения. Я всегда собирался выбрать кого–то подобного ей. Но ты можешь оставить при себе свое проклятое одобрение. Все, чего я хочу, — это доля бизнеса Боуменов.
***
С утра стали прибывать гости, элегантная череда богатых семей и их слуг. Дорожные сундуки и чемоданы бесконечной вереницей заносили в дом. Остальные семьи остановятся в соседних усадьбах или в деревенской таверне и будут приезжать только на торжества, устраиваемые в поместье.
Когда Ханну разбудили приглушенные звуки суеты, доносившиеся снаружи, она уже не смогла снова заснуть. Стараясь не разбудить Натали, она встала и занялась своим утренним туалетом, потом заплела волосы в косу и скрутила ее в узел на затылке. Затем одела в серо–зеленое шерстяное платье с юбкой в складку, которое застегивалось спереди на блестящие черные пуговицы. Намереваясь прогуляться на свежем воздухе, она обула ботинки на низком каблуке и накинула на себя толстую шаль.
Стоуни–Кросс–Парк представлял собой лабиринт коридоров и анфиладу комнат. Ханна осторожно пробиралась по шумному дому, то и дело останавливаясь, чтобы спросить направление у проходящих мимо слуг. Наконец она нашла комнату для завтраков, душную и переполненную незнакомыми ей людьми. Огромный буфет был заставлен блюдами с рыбой, жаренным беконом, хлебом, яйцами–пашот, салатами, разнообразной сдобой и сырами. Она налила себе чашку чая, положила на кусочек хлеба немного бекона и через французские двери прошла на террасу. Погода стояла сухая и ясная, и прохладный воздух превращал дыхание в пар.
