«Нет, это ваш штаб, пилоты! – снова крикнул тот же самый парень. – Приказ командиру. Лететь на Гарден-Фенс и направляться на Гавану!»
Эти ребята знали даже наш секретный код для приказов на приземление. И все-таки голос принадлежал не нашему диспетчеру. В целом британская разведка работала превосходно, зная наших пилотов по именам, их возраст, сколько у них было сбитых самолетов на счету, когда их повышали в званиях.
«Подняться на восемь тысяч метров! Бомбардировщики сейчас над центром Ла-Манша».
Сообщение было неверным. Неприятель засек наши радионавигационные точки и организовал искусственное эхо, сбросив полоски фольги.
– Вот они, прямо впереди! – отрывисто крикнул кто-то в наушники.
Да, именно там вражеские самолеты и летели. На высоте шесть тысяч метров над берегом. Вот они, короткие толстые объекты, висевшие в небе. Четырехмоторные бомбардировщики – «Боинги»! И огромное количество маленьких точек над ними. «Спитфайры» и «Тандерболты»[6] – всего около семисот.
Наш конструктор, один из многих, кто пытался экспериментально выработать способы борьбы с этими грозными четырехмоторными бомбардировщиками, увидел их первым. На этот раз он подвесил бомбу под брюхом своего самолета и собирался сбросить ее с помощью проволоки.
Сейчас он летит впереди, чтобы испытать свое новое изобретение. Выбрав ведущую машину, пилот поднимается над ней метров на двести и сбрасывает свою бомбу прямо на монстра.
Но его сбивают. Он летит вниз, а взорвавшийся «Боинг» вслед за ним – бомба сработала.
Теперь мы сами в гуще врагов. Полный газ и наводка на цель!
Темная громада со знаками американских ВВС висит в небе передо мной.
– Я должен сбить его, должен сбить, – твержу я себе, а потом: – Только бы не сбили меня! Только бы не сбили! Не вижу ни одного вражеского выстрела. Наверное, ты в первый раз увидишь его, когда в тебя попадут!
Красные вспышки моей пулеметной очереди врезаются в тело бомбардировщика и разрывают его. Я надеюсь, что стрелок убит. Если бы только я мог попасть в пилота!
Это мое самое сокровенное желание.
Колосс, к которому я приближаюсь сзади, становится все больше, пока не нависает надо мной гигантской массой в каких-то пятидесяти метрах! Попав в образовавшуюся за ним зону низкого давления, мой самолетик трясется, словно детский воздушный шарик. Но мои орудия стреляют всякий раз, когда черный гроб оказывается в поле моего зрения.
Вот он! Бомбардировщик кренится, затем приходит в ярость, как раненый великан. Пилот, возможно, убит.
Медленно и неуклюже гигантский самолет клюет носом вниз, затем входит в штопор. Траектория его падения становится все круче, вращение все быстрее. Я насчитываю семь парашютов.
Теперь передо мной следующий бомбардировщик. Ты так возбужден, что, если бы сражение не грозило смертельной опасностью, его можно было бы посчитать спортом. Ты уже почти не можешь обходиться без него, без сладостной боли от участия в погоне! Теперь огонь по его моторам! Один из них уже загорелся. За ним тянется грязно-желтый шлейф дыма.
Истребители ныряют вниз на свою добычу со всех сторон, напоминая зверей, топчущих своими копытами женщин и детей.
Теперь покончим с этим!
Другие моторы тоже начинают гореть. Вдруг откуда-то появляется наш самолет и летит прямо на мою линию огня. Я на мгновение перестаю стрелять, и он проносится мимо.
В наушниках стоит страшный шум. Все кого-то вызывают, хрипло проклинают или предупреждают. То и дело кто-то издает крики отчаяния, когда его самолет в объятиях пламени устремляется вниз. У меня нет времени подумать о чьей-то беде или кому-то посочувствовать. Тут каждый сам за себя.
Кто-то кричит:
– Иду на таран!
Еще крик:
– Это Георг!
Обломки летят в воздухе. Георг направил свой истребитель прямо в фюзеляж «Боинга». Наш самолет и машина неприятеля, кружась, вместе летят на землю.
Да, парень полностью искупил свою вину.
Я получаю пробоину. Вот что бывает, когда всего на мгновение начинаешь проявлять сентиментальность. Резко разворачиваюсь. Умирают только один раз. Более того, я совершенно изможден. Пот стекает по моим бровям, руки трясутся, а глаза лихорадочно смотрят вокруг и повсюду натыкаются на падающие самолеты. Повсюду темные полосы дыма, желтые языки пламени и белые купола парашютов, а далеко внизу простирается голубой Ла-Манш. Как чудесно было бы спокойно полететь назад, прямо сейчас! Вырваться из этой братской могилы, где мертвые совсем рядом, над и подо мной. Никто не заметит, если я выйду из боя и полечу обратно.
Но тут еще много четырехмоторных самолетов. С мыслью о бомбах, падающих на нашу родину, о присяге, данной в семнадцать лет, я снова лечу вслед за серыми махинами, сеятелями многоликой смерти. Снова неповоротливые «Боинги» впереди удаляются от меня, оставляя за собой следы черного дыма, словно раненые насекомые, спешащие в укрытие. Моя машина летит у них на хвосте в этом дыму, маскирующем мое приближение.
Проплешин во вражеском строю становится все больше. Я по-прежнему могу увидеть только отдельные немецкие истребители.
Только я собираюсь начать свою пятую атаку, как сбоку в нескольких метрах от меня появляется «Тандерболт», из кабины которого на меня с ужасом смотрит лицо чернокожего пилота. Он летит под ответный огонь своего же бомбардировщика! Я занимаю позицию почти в тридцати метрах позади него, но мои орудия не стреляют. Со злостью рву все рукоятки и рычаги. Бесполезно. Боеприпасы кончились.
Я бросаюсь вертикально вниз и заставляю себя оглянуться. Не летит ли негр за мной? Стрелка спидометра уверенно перемещается: 600–700–750–800, и мой самолет медленно вращается вокруг своей оси. Когда я поднимаю глаза немного вверх, довольно большая часть Европы пролетает передо мной, словно на карусели: Бельгия – Ла-Манш – Англия – снова Ла-Манш – Голландия – Бельгия – и снова Ла- Манш. На спидометре снова больше восьмисот километров в час, и стрелка упирается в ограничитель. Воздушный поток столь силен, что штурвал почти заклинило. Обеими руками я могу сдвинуть его лишь на миллиметр.
До земли еще три тысячи метров!
Я осторожно нажимаю рукоятку, чтобы опустить закрылки, и осмеливаюсь только включить маленький электрический моторчик, управляющий рулем, потому что мощный поток воздуха может вывести его из строя.
Обтекатель мотора начинает подниматься передо мной все выше, затем оказывается над линией горизонта. В несколько секунд моя машина снова забирается выше тысячи метров. Мощная перегрузка при выходе из пике не дает мне управлять самолетом. На меня словно навалился груз весом в сотню центнеров. В небе вспыхивают красные пятна: по крайней мере, их видят мои глаза. Моя голова холодна, пальцы онемели.
Прошло несколько мгновений, и вуаль оцепенения слетела с меня. Самолет снова подчинялся мне.
Я направился к своему аэродрому и по пути встретил семь парашютистов. Они вполне могли выпрыгнуть из моего первого бомбардировщика. Летчики висели в небе, как лестница Иакова. Ступени располагались в том порядке, в котором люди покидали сбитый самолет. Только последний нарушал последовательность и образовал собой верхнюю ступеньку. Должно быть, он был меньше и легче остальных и потому спускался на землю медленнее. Чуть поднявшись вверх, чтобы взглянуть на свою жертву, я увидел, что на стропах парашюта висела лишь половина тела.
Сразу за мной приземлилась изрядно потрепанная машина. Осмотрев ее, мы насчитали тридцать восемь пробоин. К нижней части крыла прилипло зловонное серое вещество. Вокруг него виднелись кровавые пятна. Это были человеческие мозги. Пилот рассказал, что в пылу боя столкнулся с парашютистом и несчастный, который висел под куполом, получил страшный удар крылом самолета.
