Оставив девушек, мы молча прошли к машинам. Не было никаких душераздирающих сцен. Разве что торопливые поцелуи или обмен взглядами, полными тоски.
Пока шестьдесят самолетов, припорошенных снегом, как на параде, стояли на поле аэродрома в ожидании, в комнате диспетчеров мы выслушали последнюю короткую речь командующего. Помещение было маленьким, и нам пришлось сгрудиться возле тактической карты, чтобы услышать план операции. Среди нескольких незнакомых летчиков, появившихся здесь вчера, я заметил детское лицо парнишки лет семнадцати – восемнадцати и подумал, что некоторые новые пилоты, которых Kommandeur привлек к этой операции, тоже не вернутся. Возможно, это не будет так заметно сразу. Незнакомые не воспринимаются как большая утрата. И все-таки я запомнил лицо паренька на случай, если он вдруг погибнет.
Джаз-оркестр в соседней комнате играл «Красные розы», и Фогель крикнул в открытую дверь:
– Почему бы вам не сыграть «Песню о погибших товарищах»?
Саксофонист растерянно взглянул на него и перешел на пьесу «Не волнуйся»; барабанщик едва не вывихнул руки, когда резко перешел на новый жаркий ритм.
Надев свои кожаные летные костюмы, мы стояли и нервно курили. Только Фогель и Майер 2-й пришли с обеда в странной смешанной форме. Эти двое забрались в самолеты в белых рубашках, лакированных туфлях и белоснежных перчатках.
– Если нам суждено остаться на той стороне, – весело крикнул неугомонный Фогель, – пусть томми узнают, что имели дело с благородными людьми. Да, они признают, что аббевилльские рыцари еще сильны. Как это на латыни?
«Икс минус тридцать». Настал момент вылета. Кинооператоры из «Вохеншау» ночью установили свои камеры возле самолетов наших самых искусных пилотов и сейчас были готовы при искусственном свете снимать редкие кадры массового вылета германских истребителей. Соседние эскадрильи, располагавшиеся в глубине нашей территории, уже направлялись на запад на небольшой высоте.
Моторы шестидесяти самолетов мощностью сто двадцать лошадиных сил взревели на поле аэродрома. При взлете шасси разрезали девственный новогодний снежок, запорошивший землю. Нам нужно было лететь низко, чтобы нас не засек вражеский радар. Но над голым сероватым ландшафтом трудно определить, какая высота безопасна. Часто казалось, что мы сейчас заденем землю, но вдруг впереди в нескольких футах под нами появлялось отдельно стоящее дерево. Иногда мы чувствовали себя в полной безопасности, но приходилось внезапно взмывать вверх, чтобы не врезаться в стог сена. Пустынный снежный пейзаж бесконечно тянулся под нами. Только красные и зеленые навигационные огоньки соседнего самолета напоминали, что ты летел не один.
То и дело внизу появлялись маленькие городки. Поскольку мы летели над Голландией, то могли представить себе мирных жителей, лежавших на своих пуховых перинах и с ворчаньем ворочавшихся с боку на бок. Мы направлялись к линии фронта.
Нас было шестьдесят, но вокруг было еще множество самолетов. Мы увидели их только сейчас, когда остальные эскадрильи подтянулись, чтобы не оказаться раньше времени удобной целью для вражеских зениток. Но мы еще не добрались до передовой, как снаряды разных калибров начали рваться вокруг. Наши самолеты оказались в зоне огня нашей же артиллерии, которая не смогла нас опознать. Эффект был ужасающий. Они попадали в цель при каждом залпе, поскольку мы не могли маневрировать, чтобы не столкнуться с соседом. Здесь все решал случай, который выбил шесть из шестидесяти моих товарищей, когда мы, наконец, долетели до вражеской территории.
Через десять минут должна была появиться наша цель близ Брюсселя. Мы мчались вперед, несмотря на приходившие тревожные предупреждения. Внизу первые наблюдательные посты уже должны были броситься к своим телефонам, командиры повскакивать с кроватей, артиллеристы ринуться к зениткам, связистки отвлечься от чтения, а сигналы тревоги резко зазвонить в казармах летчиков, расположенных вблизи бельгийской столицы – в Эвре на аэродроме, который мы летели атаковать. Дымовая завеса, которая висела над каждым крупным городом, скрывала и Брюссель. Когда остальные эскадрильи направились к своим целям, мы повернули на восток – на Эвре.
Там находилось огромное поле аэродрома со знакомыми ангарами, расположенными ровными рядами и попавшими под наши тускло мерцавшие прицелы. По краям этого поля стояли сотни бомбардировщиков и истребителей.
– Стрелять произвольно!
Наши очереди стали бить по рядам машин, но в этот момент несколько «Спитфайров» успели взлететь. Они попали прямо под смертельный град, перевернулись и врезались в землю или взорвались в воздухе. Пули рикошетом отлетали от бетонных дорожек и со свистом улетали в утреннее небо. Диспетчерская башня часто была свидетельницей наших визитов, но на этот раз на ее крыше заработала скорострельная зенитка. Один из наших уже был сбит. За несколько секунд я пересек поле, а когда развернулся, увидел пилота, с отчаянным бесстрашием летевшего на диспетчерскую башню. Противники стреляли друг в друга одновременно. Их снаряды, наверное, сталкивались. Никогда еще я не видел такой бешеной атаки. Очереди вырывались из стволов орудий обеих противоборствующих сторон до тех пор, пока на башне не осталось ни одного живого человека.
Первые самолеты внизу начали загораться. Один из толпы бегущих в укрытие солдат упал ничком как подкошенный, затем вскочил, чтобы побежать дальше, но был сбит и затоптан сапогами спасавшихся товарищей. Несколько механиков словно приросли к земле около стены одного из ангаров, а потом тоже упали. Пулеметные очереди простреливали каждый уголок. Пока мы продолжали свои атаки на ряды бомбардировщиков, не встречая никакого сопротивления, тяжелые сине-черные клубы дыма окутали уже около сорока самолетов.
Вдруг «павлиньи глаза», знаки британских ВВС на крыльях, ринулись нам навстречу. Должно быть, «Спитфайры» взлетели с соседних аэродромов. Теперь отличить своих от врагов было почти невозможно. Самолеты рассеялись в воздухе. Группы и звенья собирались, чтобы атаковать нападавших, и дикая охота началась. Поднялась страшная суматоха. Трассирующие пули летели во всех направлениях, и подбитые самолеты устремлялись к земле в густых клубах дыма или с горящими, как у кометы, хвостами. В тех местах, где они врезались в землю, поднимались черные облака в форме зонтов. Несколько парашютов мирно парили в воздухе и плавно снижались.
Я мог оказаться единственным, кто еще не вступил в бой.
Где Вернер? Когда эта мысль пронеслась у меня в голове, я увидел слева знакомый самолет: он падал в дымовую завесу над городком.
– Вернер! Вернер!
Но он больше не отвечал. Нет, я не мог ошибиться. Я прекрасно разглядел его номер – огромную цифру на фюзеляже. Несколько мгновений все беспорядочно кружилось у меня перед глазами, я с трудом пробивался вперед. Это была моя вина! Я должен был держаться рядом с ним!
Я снова вызвал Вернера по рации. Ответа не было! Погиб! Меня охватило ужасное чувство, как тогда, когда разбился Ульрих. В следующую секунду мне сделалось дурно, и меня стошнило. Я стал автоматически поворачивать по направлению к дому.
Далеко впереди летел старый английский биплан. Несомненно, он выполнял обыкновенный метеорологический полет. Я не хотел сбивать его и даже был не способен сделать это, но все же догнал машину и полетел совсем рядом. Экипаж смотрел на меня и германские кресты на крыльях. Страх парализовал их. «Вы – люди, – подумал я, – раса людей, уничтожающая нас, сбивающая лучших из нас. Теперь и Вернер погиб!» Я пренебрежительно помахал англичанам, и они нырнули вниз так стремительно, словно увидели самого дьявола.
Тем не менее лучи восходящего солнца напомнили мне, что жизнь на планете продолжалась. И я пришел в чувство настолько, чтобы вернуться домой и завести машину в ангар.
– Летят! – кричали механики.
Вдалеке послышался гул моторов, и мы вскоре увидели нашу армаду, неровным строем направлявшуюся к аэродрому. Казалось, их осталось немногим больше тридцати. Одни, пошатываясь, пролетели над ангарами, другие с поврежденными шасси скользили по земле в облаках снега, пока не замирали со сломанными крыльями.
Рядом со мной шел Фогель. Его белая рубашка и перчатки были забрызганы бензином, а к левому глазу он прижимал носовой платок.
