женщин и детей из района русского окружения. Говорят, «Спитфайры» постоянно атакуют транспорт с большой высоты прямо над городом и сбивают.
Мы с Вернером взглянули друг на друга. Одновременно к нам пришла одна и та же мысль: нужно ли нам взлетать? Возможно, мы смогли бы спасти один-два транспортных самолета. Но сегодня у Вернера был день рождения, а у нас всегда существовал обычай не отправлять именинников в бой. Мой друг колебался. Впервые я видел его неуверенным в себе. Мне было понятно, что происходило в его душе. Вернер боялся вступить в схватку без великой цели и веры. Германия для него погибла, другую он не мог представить себе.
Но он видел лица спасавшихся бегством женщин и детей.
– Мы взлетаем, – сказал мой друг. – Готовь наши самолеты!
Когда мы со старшим механиком шли к машинам, молодой механик задержал меня.
– Не вылетай сегодня! – горячо произнес он. – Я не хотел никому говорить, но война закончится через несколько дней, и ты не должен погибать. Говорю тебе, не вылетай сегодня! Ты не вернешься!
Я не успел еще оправиться от страха, как он исчез. Приступ тошноты и боли потряс меня. Я не хотел умирать. Особенно сейчас! После долгого времени за развалинами настоящего я, наконец, увидел новую, прекрасную цель. Несколько месяцев назад о ней можно было лишь задумываться, но теперь это была ясная, свежая цель, ради которой стоило жить. Путь к ней мог лежать сквозь колючие заросли и болота, бесчестие и голод, но я уже ощущал в себе силу и любовь, которые могли преодолеть все преграды. Сейчас стоило жить ради Германии, поверженной и обескровленной. Для возрождения ей была необходима сила свободных, отважных сердец. И еще я думал о Даниэль.
Рев моторов вернул меня к реальности. Вернер уже сидел в кабине своего самолета. Я побежал к моему другу. Нужно было передать ему слова механика. Но когда я забрался на крыло, мне вдруг стало неловко говорить это Вернеру.
– Молодой механик? – спросил он, догадываясь, о чем я хотел предупредить, и заглушил мотор.
– Да, он так сказал.
– Я не вернусь, – мягко произнес он. – Я чувствую это. Зачем? Теперь все бессмысленно, все пропало!
Его рука бессильно лежала на борту кабины. Даниэль бежала к нам. Вернер смотрел на приборную панель, а я на девушку. Никто не произнес ни слова. Но мы с Даниэль, кажется, думали об одном и том же: есть добро и зло; то и другое лежит между тем, что правильно и что неверно. Как и Ульрих, я хотел придерживаться этого. Когда мое решение было принято, я знал, что Даниэль надеялась именно на это.
Возможно, из-за возникшей неловкости механик заговорил снова:
– Да, моя мать живет в Штеттине. Но я еще не видел ее. Она должна прилететь сюда.
– Мы вылетаем, – произнесли мы в один голос.
Когда я забирался в кабину, Даниэль протянула мне руку. Она плакала, но ее голос звучал радостно:
– Ульрих вернулся. Я буду ждать тебя.
Наши самолеты прогремели по летному полю аэродрома, тяжело оторвались от земли и круто взмыли вверх. Пролетая над ангарами, я снова увидел Даниэль. Она махала рукой и вскоре превратилась в крошечную точку. Большие темные глаза следили за мной.
Яркий восходящий шар солнца повис в стальном небе. Маленькая стрелка высотомера равномерно двигалась от цифры к цифре. Восемь тысяч метров – самая безопасная высота, чтобы добраться до Штеттина незамеченным.
Справа, позади нас, лежал Гамбург с его доками и гаванями под черно-синей дымовой завесой, далеко на горизонте виднелся остров Гельголанд. Между густой синевой Северного и Балтийского морей лежали последние полоски северной германской земли, по которой еще не прошли маршем вражеские армии. Лучшей видимости и пожелать было трудно, хотя над горизонтом висела прозрачная дымка свинцового оттенка. Изгиб поверхности земли был четко различим. Казалось заметным торжественное вращение гигантского шара.
Волнующий вид бескрайнего пространства поднял мой дух и породил чувство странной близости с творцом всего сущего.
Я совсем забыл о своих страхах. Но было очень опасно погружаться на высоте в мечты, не следовало слишком долго любоваться открывшимся впереди видом. Ведь вокруг меня совершались убийства. В любую минуту мог наступить момент, когда я тоже должен буду убить или погибнуть. С усилием я заставил себя следить за тем, что происходило в небе позади и надо мной.
И вдруг появились англичане, ждавшие момента, чтобы атаковать нас, летящих без прикрытия.
Я насчитал двадцать истребителей – в основном «Спитфайров», которых мы не ожидали увидеть на такой высоте. Они следовали за нами, находясь выше нас на тысячу метров. Двадцать коротких белых следов газа в небе и двадцать пар кружков на крыльях свирепо грозили нам. Я снова почувствовал, как ко мне вернулся страх. Предсказание механика сбывалось. Никогда раньше в воздухе я не чувствовал так сильно возможность гибели. По моему телу пробежал озноб. Казалось, будто на моей шее затянулась струна. Огромный комок застрял в горле.
Я надеялся что томми не заметят наши самолеты. Но они летели прямо на нас!
– Вернер, они приближаются!
Уходить вниз не имело никакого смысла. Я прикинул расстояние. Англичане еще держались в нескольких тысячах метров от меня. Танец должен был начаться через несколько секунд. Я уже вижу стволы вражеских орудий, мгновенно подчиняюсь инстинкту и сворачиваю в сторону.
Очередь из вражеского пулемета, словно сверкающая нитка жемчуга, со свистом пролетает слева от меня. Я немного снижаюсь, и через долю секунды смертоносные светящиеся мухи проносятся у меня над головой. Наконец мне удается развернуться для контратаки. Солнце оказывается у меня за спиной. Мои мысли летят вперед: теперь начнется собачий бой! Но в это самое мгновение «павлиньи глаза» на крыльях окружают меня со всех сторон. Бесчисленные следы дыма и трассирующие пули пересекают этот рой шершней. Каждое жало может оказаться смертоносным, и мы боремся между ними за свою жизнь.
У меня есть несколько секунд, чтобы свободно оглядеться. Я вижу, как одинокий Вернер беспомощно висит в центре роя англичан, словно германский гренадер, обнаруживший себя марширующим на английском параде. Томми позади него не осмеливаются стрелять, опасаясь сбить своего. Вернер тоже не может стрелять вперед, потому что тогда сразу получит смертоносный заряд от парня, летящего сзади. В течение коротких секунд передышки я прикидываю, как помочь другу. В наушниках слышны его отчаянные просьбы о помощи. Англичане перед ним пытаются расчистить линию огня.
Я прекрасно знаю, что меня ждет, если я брошусь в эту массу, выплевывающую смерть. Я знаю, что брошусь на взбешенных псов, но я уже все обдумал.
Мой самолет разворачивается и влетает под град сверкающих выстрелов и проносящихся пуль. В какое-то мгновение мне кажется, что меня сбили, но через несколько секунд я добираюсь до Вернера. Я подлетаю к нему сбоку и навожу прицелы, чтобы выстрелить в англичанина, висящего у него на хвосте.
Мои орудия грохочут, и весь самолет сотрясается от отдачи, но в это мгновение Вернер в огне начинает падать вниз. Атаковавший его самолет проносится мимо моих прицелов и тоже устремляется к земле в языках пламени.
– Прыгай, Вернер! – кричу я. – Прыгай!
– Не могу, – отвечает он. – Просто не могу.
В этот момент я получаю страшный удар, как будто все вокруг рушится. Мой самолет подбит и падает вертикально вниз. Я инстинктивно поднимаю перед глазами правую руку, а левой начинаю искать защелку колпака кабины, резко давлю на нее, еще раз, третий. Зловещий глухой рев и пламя вырываются из-под кожуха мотора прямо передо мной! Резина, масло, фосфор и бензин горят, забивая мне дымом ноздри и глаза.
Я сижу парализованный в своем узком кресле в машине, которая служит вдобавок контейнером для пятисот дьявольских литров топлива. Тем не менее я застыл в нерешительности. Только одна мысль постоянно стучит в моей голове: вот к чему все в конечном итоге приходит.
