склада всегда устоит на ногах.
Он женился в Ганновере на девушке, проведшей детство в Дании, откуда ее мать была родом. Она была дочерью полковника и не обладала оригинальной наружностью; лицо ее не было особенно оживленно, но она была стройна и ловка, имела красивые руки и всем нравилась голосом и улыбкой. Так как она знала датский язык с детства, то язык не представлял для нее трудностей, и она могла свободно объясняться на нем, только изредка с трудом подыскивая выражения. У нее был хороший слух, и она знала много языков.
Она была хорошей наездницей и смело ездила на своем коне, и, так как она происходила из дворянского рода, то пользовалась уважением, и ей жилось недурно. Она не имела дела с работницами, они молчали в ее присутствии, и со своими поручениями и требованиями обращалась к Экономке, иомфру Сальвезен.
Люди не понимали, почему она вышла за поручика; не было ли в ее прошлом ложного шага? Нет, невозможно. Тогда и скучный маленький Виллац Хольмсен не присватался бы к ней. Тут была иная причина. Жена привезла в дом гордого верхового коня, и кроме него – ничего; ни сундуков, ни чемоданов, ни ящиков с вещами; она была совсем бедна и пришла с пустыми руками, – за то ее и взял поручик. Этого объяснения было достаточно. А между тем не мешало бы, если бы она принесла кое-что в Сегельфосс. Потому что дела шли плохо. Поручик был изобретателен, но поместье медленно приходило в упадок. Он, как прежде вел хозяйство в имении и на кирпичном заводе, даже, может быть, лучше, но времена изменились, и хозяйство себя не окупало. Мельница стала; плотину, начатую покойным отцом, он не только не расширил, но совсем забросил, и она совершенно разрушилась. Муку для себя он покупал в Бергене.
Все считали его чудаком за то, что он не поправил мельничную плотину. Покойный отец не задумался бы над этим. Он не унаследовал хорошую семейную черту от своих предков, этих богачей, повелевавших по- отечески своими слугами и торпарями: иначе этому Виллацу Хольмсену жилось бы самому хорошо, и не был бы он таким беспомощным.
Так как лес стоял нетронутый, то он начал продавать его и вздумал выплатить долги.
– Я послал всех рабочих и рыбаков в лес, – сказал он жене.– Я дам им хорошую плату.
Обстоятельства помогли ему. Стояла зима, и у народа не было заработка до начала рыбной ловли; работы в лесу пришлись кстати.
– Допустил бы это твой отец? – спросила жена. Поручик отвечал:
– Конечно.
– Когда он продал пять участков из Сегельфосса, много лесу было в них?
– Отец сделал хорошо, – ответил поручик, – он округлил поместье, оно становилось слишком велико для его стареющих сил. С нас еще хватит.
Больше об этом у супругов не было разговоров, и каждый остался при своем мнении. Жена написала, наконец, своему отцу в Ганновер, и объяснила ему положение дел, но тот отвечал, что при существующих ценах на лес было ошибкой свозить лес в поместье.
– Вовсе нет, – отвечал поручик, и его маленькая рука, державшаяся за пуговицу, вся побледнела.
Так он был упрям и стоек.
Жена, фру Адельгейд, была неглупа и оценила предприятие. Хотя она была вспыльчива и большая спорщица, но, будучи немкой по происхождению, имела практический ум. Это она показала не раз в хозяйственных делах.
Поручик был также хороший ездок, и не проходило дня, чтобы он не ездил верхом. Но, между тем, как жена скакала по окрестностям в амазонке, спускавшейся на стремена, и часто в сопровождении лопаря Петтера, в качестве рейткнехта, поручик ездил большей частью без провожатого, он был ему не нужен. Он сидел в своем мундире без эполет и сабли; сидя прямо, опустив глаза и погрузившись в мысли, или предавшись покою. Губы его были твердо сжаты, что тоже указывало на упорство.
Однажды летом жена поручика села рисовать развалины разрушенной мельничной плотины. Поручик вернулся домой в сопровождении нескольких человек; губы его были плотно сжаты; по-видимому, он был чем-то озабочен. Он спросил жену:
– Сколько времени тебе еще понадобится, чтобы окончить картину?
– Разве ты не видишь, что она только начата? – ответила она.– Что это за народ?
– Пришли чинить плотину.
– Так. Вероятно… хм… Вероятно, знали, что я именно сегодня собиралась ее срисовать!
По лицу поручика пробежала как бы судорога, но он ответил, что и не подумал этого.
Жена быстро собрала все рисовальные принадлежности. Но вдруг остановилась.
Она была спокойна, и на губах появилась улыбка. Ей пришло в голову, что муж опять достал денег за продажу первой партии леса, и, может быть, ему именно потому пришло в голову сделать этот расход.
– Виллац? – сказала она мягко.– И я не так глупа и неблагоразумна, чтобы не понять, что надо починить плотину, раз есть деньги…
Поручик весь вспыхнул.
– Деньги, – сказал он.– Нечего сказать, угадала!.. Деньги? Я знал, что ты подумала…
Жена опустила голову.
Стало быть, ее первое предположение оказалось неверно?
– Я… да… не то!..
Уже давно между супругами не существовало согласия, но о больших неприятностях не было слышно, и в сцене из-за мельничной плотины они держались в границах приличия.
Несколько дней поручик боролся с собой. Ему хотелось доставить жене какоенибудь удовольствие, и однажды, подойдя к окну, он сказал, как бы равнодушно:
