– Зачем?..
– Взяли, не спросясь меня… И лошадь захромала.
– Очень понятно.
– Она не может возить вас в церковь.
Она с трудом сдержала себя и только сказала:
– Жаль. Так я пойду пешком.
Такое разрешение вопроса было для него совершенной неожиданностью. Он надеялся, что жена прекратит свои посещения церкви, пока все не кончится, – не совершится событие: церковь показалась ему еще дряхлее, чем когда-либо.
– Вы можете взять другую лошадь, – сказал он недовольным тоном.
– Нет, мне не надо другой лошади, я пойду пешком.
– Но, – возразил он, – вы должны подумать… Церковь может обрушиться в один прекрасный день, каждая новая буря все больше разрушает ее; может случиться несчастье.
Жена рассмеялась и стала его стыдить:
– Как вы стали опасливы, Виллац!
Жена, на основании некоторых обстоятельств, заключила, что муж ее не из особенно храбрых; она, прямо сказать, считала, что он немного трусоват. И в последние месяцы она не особенно старалась скрывать это нелестное мнение. Почему он всегда ездит шагом? Почему летом избегает трясущегося мостика над мельничной речкой, когда можно перейти ее в брод? Это неспроста.
Мало-помалу поручик привык, что его не понимают; он стал равнодушен, и это уже не отравляло его жизнь. Может быть, он находил, что ему удобнее думать, когда лошадь его шла шагом; может быть, просто намеревался выкупать коня, когда ехал в брод через речку. Но, может быть, также, что он был трусом.
Лейтенант переоделся и поехал к пастору. Он поехал по доброму делу, – хотел переговорить о церкви, которую собирались строить. Рабочие уже навезли камень и нарубили лес. С юга приехал десятник. Можно было начинать.
Это был тот самый пастор Виндфельд, который впоследствии написал историю новой церкви в Сегельфоссе. Он описывает поручика, которому было в то время под сорок, как худого, но крепкого сложения человека, с опущенной головой, длинным выбритым лицом с серыми глазами, орлиным носом и синеватыми щеками. Седеющие волосы были аккуратно расчесаны пробором и из-за ушей зачесаны вперед. Руки у него были длинные и худые, и он всегда носил кожаные перчатки. Его обычным костюмом был синий фрак и желтые рейтузы, а в плохую погоду он носил грубый военный плащ. Все украшение составляло кольцо на правой руке и волосяная цепочка с золотыми часами и брелоком.
Поручик постучался и вошел прямо в контору пастора. Он смахнул пыль со стула желтым батистовым платком прежде чем сесть. Боже, как этот человек презирал в своей гордыне этого служителя господа.
– Вот, видите, жена моя решила… так как церковь может рухнуть каждый день.
Пастор отвечал что-то односложное, вроде: «Да».
– Церковь, как всякая вещь на земле, стареет…
– Конечно, – ответил поручик.– Вот моя жена и решила пожертвовать несколько лесу на новую церковь.
– Правда, это…
– Позвольте мне кончить… И она поручила мне передать вам. Вот по какому делу я приехал к вам.
– Это очень хорошее дело с вашей стороны.
– С моей? Нет, если вы вздумаете когда-нибудь утверждать это, вам придется покинуть приход… Я тут ни при чем. Поняли?!
Пастор знал, что он крепко сидел на своем месте, но видя перед собой этого человека в таком раздражении, он оробел. Поручик был сам на себя непохож; он встал со стула и стоял бледный, как смерть.
Он снова опустился на стул, вынул через некоторое время сверток бумаги и сказал:
– Вот рисунок церкви, если вы пожелаете взглянуть на него.
Пастор развернул бумаги и выразил свой восторг перед чудным маленьким домиком божьим: и колокольня, и шпиц!
– Жена так желает, – сказал поручик, готовясь взять чертежи обратно.
Он развернул другой сверток.
– Вот чертеж плана, если желаете взглянуть. Пастор понимал в этом деле меньше, но он хотел задать несколько вопросов. Призвав на помощь Господа, он сказал:
– Но все это должно быть утверждено?
– Нет.
– А община… департамент?..
– Не нужно.
Поручик снова свернул рисунки, положил в карман и сказал:
– Если вы напишете об этом, то можете сказать, что новая церковь будет строиться в северной части