управляется. А то, как ночь и к себе в палатку ее тащить, так «хомутованная»? А как рассвет и снова ко мне во взвод ее сплавлять — так «нехомутованная»? — командир взвода держал непробиваемую оборону.
— Я не желаю слушать твои объяснения и не желаю регулярно получать замечания от командования!.. — он все еще кричал и размахивал.
— Не кричите так, товарищ капитан, — сказал взводный. — Не удобно… Услышат… А туда вы ее сами отпустили.
Вдруг совсем просто, даже сочувственно капитан спросил:
— Она что, совсем не подчиняется?
— Да подчиняется она, подчиняется. Но… механизм подчинения у нее с неисправностью.
— Ну, еще бы! — с пониманием вскинул обе руки начштаба, кажется имея в виду физическую и сексуальную хлипкость замполита.
— Да заберите вы ее, — взмолился. — В моем взводе ей делать нечего. А замполит на ее почве совсем сдвинулся… Все это добром не кончится.
Начштаба кивал, кивал согласно, повернулся, да так и ушел, не вымолвив своего окончательного решения.
А там уж командир взвода объяснялся со своей плохо управляемой подопечной:
— Я что, нанялся за вас нагоняи получать? Она- искренне посочувствовала:
— Извините меня, дуру.
— Ну? Ну чего вы там вздумали под самым носом у противника выкаблучивать? С какой стати? Да еще с задранной…
— Думала похожу, пока затихло, может, и сама малость очухаюсь…
— Ничего себе — «очухаюсь»… Ведь сколько людей там перебило…
— Ну при чем тут я, товарищ лейтенант? — Заговорила вдруг не как подчиненная, а как старшая и рассудительная. — Подумайте сами: ведь тут все, как охалпелые, стреляют, убивают, калечат. И без меня было бы то же, только, может, чуть погодя… Я вам мозолить глаза долго не буду. Вон какая мишень большущая: она, как чужую, оглядела сама себя и беспомощно растопырила руки.
И, вправду, казалось, что здесь, на фронте, ее ждало только какое-нибудь нелепое несчастье. Хотя и «лепого» здесь не случалось.
Так и было — ни с того ни с сего ее унесло без всякого боя.
Во взводе самую первую…
II
На плацдарме за рекой Вислой
Наши войска чудом вырвались на левый берег Вислы — казалось бы, опять УРА. Выдержали невиданный доселе натиск контратакующего врага — он впервые почуял, что отсюда русские доберутся до его родного дома, а значит, и до его печенки!.. Из Висленского плацдарма сделали Сандомирский — для этого отняли у противника еще один город с таким тихим названием. Из «достоверного источника» узнали, что приезжал сам Адольф Гитлер и приказал войскам сбросить русских в Вислу или… умереть! (Громко сказано и немного выспренно, но чего с него спрашивать — одно слово, фюрер…) Приезжал на плацдарм, разумеется, не сам Сталин, а командующий фронтом Иван Конев, он пожелал врагам умереть как можно скорее, а своим, доблестным, на всякий случай приказал: «Ни шагу назад! А то…» — проще, понятнее и доходчивее не скажешь.
Бились-бились, теснили-теснили гитлеровцы нашу братию, как в стынущем столярном клее. Ну, отодвинули войска километров на шесть-семь и понесли на этих подвижках такие потери, что стало ясно — больше им подвинуться ни на метр не удастся… Застыли… Тут уж доблестные-краснознаменные вспомнили, что они все легендарные, очухались и стали вытряхивать из гитлеровцев остатки потрохов. А сами при этом целыми взводами-ротами перебирались на постоянное жительство в один из Иных Миров… Вот тут выдающийся полководец, командующий фронтом, и получил самое хлесткое звание — «Истребителя пехоты», без уточнения, чьей именно, и, наверное, еще один большой орден.
Назовите хоть одного военачальника Великой Отечественной, который получил бы награду «За боевые успехи» при малых потерях, — назовите! Нет таких. А среди тех, кто уложил всю свою армию или корпус, — сколько угодно Героев, да еще Дважды и Трижды, как будто можно стать дважды и трижды честным человеком… А кому-то удалось стать и ЧЕТЫРЕЖДЫ.
Отодвинули врага обратно, на те же шесть-семь километров… И угомонились… Вот откуда взялись эти страшные, уходящие в небо черные хлысты вместо старого могучего леса. Это были памятники всем погибшим: и тем, кто подвигал наших к Висле, спасая свой фатер-ланд, и тем, кто потом отодвигал их обратно, стараясь опрокинуть врага навзничь и навсегда… Вот так остановились… В полном, окончательном и непримиримом ошеломлении. Вот откуда взялась та самая ТИШИ НА в новой хоромине взводного.
За той рекой Вислой — это уже Польша — леса стояли крепкие, сосновые. Но куда было этому лесу до могучей, стонущей громадины, в которой после Орловско-Курской битвы лета 1943 года замер танковый корпус (или, вернее, то, что от него осталось). Было о чем призадуматься. А считать потери у нас не любят: чем выше эшелон власти, тем круче ошибки, и все нолями, нолями балуются, паскудники.
«Вековая нетронутость!» только кажущаяся, потому что люди, русско-советские и фашистско- немецкие, напичкали сей лес до отказа обыкновенной смертью… И молодым смехом, но это уже так — от лихости и дурости.
Тогда, год назад, в лесу под Брянском после всей истребительной баталии для танкового корпуса и для батальона разведчиков, именуемого «мотоциклетным», наступила хоть и не полная, но передышка…
Танки, конечно, мощное наступательное оружие, но у них, грозных и быстрых, кроме всего прочего, был один серьезный недостаток — они хорошо горели, если их умело поджечь… И вот, когда истребили массу вражеских сил и техники, оказалось, что и наши могучие танки почти все сгинули в огне сражений. И не только танки. И воевать больше нечем… Вот такая незадача постигала большинство наступающих войск. Да и в остальном победители несли немалый урон, часто даже куда больший, чем побежденные… Выдохлись. Остановились. Теперь забирайся в какую-нибудь дыру и жди, пока герои тыла склепают «специально для ВАС» две-три сотни новых сверхплановых боевых машин…
А вот для саперов тут-то и начиналась как раз самая сволочная и каторжная пора. Саперы изо всех сил старались разминировать этот трижды легендарный вековой лес. Ну, не весь, разумеется, а его малую частицу, волею высокого начальства предназначенную для стоянки танкового корпуса.
Андрюша Родионов, невысокий, стройный белобрысый и лучезарный предводитель взвода бронемашин, обхватил толстенную сосну, прижался к ней щекой и жаловался на жизнь понурому командиру минометного взвода Долматову, человеку в возрасте, изрядно молчаливому:
— Ступить некуда. Сначала его партизаны напичкали против немцев, потом немчура минировала против партизан. Ну их всех в четыре колена… (Незлобивый мат…) Мины в четыре слоя!
Его земляк и постоянный спутник Борис Токачиров стоял поодаль, ждал, когда эта речь закончится. Дождался:
— Поаккуратнее, Андрюша, смолой гимнастерку загваздаешь.
А тот продолжал:
