Питек невольно поежился. Нет, он прекрасно понимал все, но тем не менее ему было не по себе: только что был человек – почти совершенно настоящий, и вдруг нет его, хотя в то же время он есть. Понимать одно, а принимать как естественное – совсем другое…
Облачко поднялось вверх – и на глазах человека стало уходить в дверь. Питек отвел глаза. Ни к чему смотреть на это. Настанет время – наверное, и ему придется так же. Но сейчас – как хорошо иметь ладное, крепкое, сильное тело – такое, каким можно, например, высадить такую вот дверцу…
Он застыл, напрягшись – ожидая. За дверью была тишина, только что-то слабо-слабо гудело. Машина, наверное. Ну, пусть погудит напоследок… Потом послышался негромкий – то ли вскрик, то ли один оператор окликнул другого – и снова тишина.
Ждать больше нечего, решил Питек. И, разбежавшись, сильно оттолкнулся – бросил себя на дверь, выставив вперед правое плечо.
Как он и думал, дверь не была рассчитана на такое обращение. Повторять бросок не понадобилось – она отскочила сразу же, и Питек, не сумев остановиться, влетел в помещение и упал.
Вскакивая, он сумел увидеть и оценить обстановку.
Иеромонах стоял у той стены, что была справа от двери. Два человека – или вроде бы человека – напротив него, слева, перед широким пультом.
Руки Никодима были вытянуты вперед – на уровне плеч, как если бы он собирался делать зарядку. Пальцы той и другой руки сложены щепотью. Каждой рукой он как бы целился в одного из двух, стоявших рядом.
Однако тут же их стало трое. Питек не успел уследить за тем, как это произошло. Просто третий возник и тут же двинулся в его, Питека, сторону.
Двое стояли перед пультом – иными словами, он был защищен. А Питек рассчитывал прежде всего вывести из строя именно пульт: тогда обо всей машине можно было бы и не заботиться. Никодиму, видимо, не удалось отвлечь их, заставить сойти с места.
Третий человек приближался. Надо было решить мгновенно: принимать бой? Или увернуться и попробовать разгромить все еще тихо гудевшее устройство?
Противник не дал ему возможности выбрать. Он прыгнул вперед, запрокидываясь на спину, чтобы в полете нанести удар ногами.
Хотел ударить: значит, был нормальным человеком – во всяком случае в том смысле, что состоял из такого же вещества, как и Питек. Эта мысль ободрила. Значит, драка будет обычной. Такой, какая Питеку нравилась.
Он уклонился и встретил летящего ударом колена в бок. После этого удара противник должен был грохнуться на пол.
Однако он ухитрился извернуться в полете и приземлиться на ноги. И снова рванулся вперед – на этот раз готовый бить кулаками.
Будь у Питека оружие, он закончил бы схватку в считанные секунды. Но оружия не было: его нельзя было переправить по каналу транспортировки. Впрочем, это не очень и огорчало. Питеку давно хотелось как следует размяться.
Он чуть присел и за долю секунды перед тем, как кулаки противника должны были обрушиться на него, взлетел в воздух – вверх и в сторону. И ударил ногой.
На этот раз удар получился выразительным. Противник остановился, как будто налетел на стену. И даже чуть осел. Но уже через полсекунды выпрямился и показал, что готов продолжать схватку.
Эти полсекунды Питек использовал для того, чтобы сделать шаг, приближаясь к закрытой кожухом машине.
Оценив его движение, противник снова кинулся вперед – с таким расчетом, чтобы оказаться между Питеком и машиной. Питек понял маневр и, не продолжая движения к машине, встал на пути ее защитника. Ни тот, ни другой не уклонились от схватки, и в воздухе замелькали кулаки, локти, колени, ноги…
Все это время Никодим и те двое сохраняли неподвижность, как бы удовольствовавшись ролью зрителей. На самом деле это было, конечно, не так; иеромонах удерживал на месте тех двоих, они же – его. Никодим сразу понял, что эти двое владели некоторыми из эмиссарских умений высшего ранга, в том числе и способностью навязывать противнику свою волю. Кулаки и любое оружие людей не смогли бы нанести Никодиму ни малейшего вреда; однако воля и его, и их принадлежала к одной и той же субстанции. Поэтому ему не удалось подчинить себе их, на что он сначала рассчитывал: с одним он бы справился, но их было двое. Зато и они вдвоем не могли одолеть его. И им оставалось сдерживать друг друга, предоставив Питеку с его противником решать судьбы машины и ассартских кораблей в поединке.
Еще одно столкновение, и еще одно. Удар – уклонение; удар – нырок и ответ – отбив и снова удар…
«Как на ринге, – подумал обрывочно Питек. – Кажется, ему нравится. Как и мне. Не время. Надо кончать. Ну!.. Не прошел. Ого, удар у него хорош. Ну а если…»
Вместо того чтобы, нырнув под руку, пытаться ударить в ответ, он прошел в ноги противника, – тот не ожидал этого хода, – обхватил ноги и, резко разгибаясь, швырнул своего противника прямо на кожух машины. Взмахнув руками, тот не смог изменить своего положения в мгновенном полете и всей массой своего крепкого тела обрушился на то, что так старался защитить.
Ровное гудение машины перешло в пронзительный визг. Ударили молнии. И одновременно один из тех двух, что все еще оставались за пультом, странно изогнулся, схватился за грудь и неловко, боком упал на сиденье перед пультом. Потому, наверное, что сраженный в рукопашной схватке боец был, по сути, им самим или, во всяком случае, половиной.
Оставшийся на ногах не мог в одиночку противостоять силе Никодима. И через секунду-другую, закрыв глаза, потерял сознание и тоже опустился на сиденье рядом со своим коллегой.
Теперь Питек, хотя и заметно хромая, заспешил к пульту. Машина продолжала выть. Изображения кораблей на экране судорожно дергались. Но корабли все еще сохраняли неподвижность.
Питек обрушил кулаки на пульт. Искры сыпались, превращаясь в небольшие облачка, которые, свою очередь, преображались в крохотные твердые шарики, дождем выпавшие на пол. Экран теперь вспыхивал зеленым пламенем в странном ритме, словно отражавшем затрудненное дыхание какого-то существа. Вой машины превратился в тонкий плач. Окажись здесь сторонний наблюдатель, надежно защищенный от воздействия машины, он наверняка заметил бы, что все, что происходило в помещении, включая действия самого Питека, подчинялось тому же ритму, то ускоряясь, то едва не останавливаясь совершенно; время в комнате пульсировало, выйдя из повиновения… Но наблюдать за этим было некогда: иеромонах исчез, убедившись, наверное, что помощь его тут более не нужна.
Машина агонизировала. Но в конце концов неподвижность победила ее. Искры становились все слабее и наконец погасли совершенно. Плач утих. Экран погас. Питек остановился, пошатываясь, вытирая с лица обильный пот. Костюм его местами обгорел, хотя сам человек остался, похоже, невредимым. Машина превратилась в груду оплавленных обломков. Воздух был насыщен запахом гари. Дышалось тяжело.
– Пахарь! – окликнул Питек, но не получил ответа.
Он огляделся, пожал плечами. Вышел, толкнув перекосившуюся дверь, и побрел по коридору, придерживаясь за стены. Пахаря он нашел у выхода на галерею.
– С теми покончено, – сказал Питек, усталый, но довольный. – Пора заняться этим типом.
Никодим покачал головой.
– Не придется. Я отпустил его. Уберег тебя от греха.
– Ох, Никодим… – произнес Питек, осуждающе качая головой. – Твоя доброта хуже жестокости.
– Человек! – ответил Никодим. – Не торопись нести зло! Если бы вы не привыкли так спешить, кто знает – может быть, и я был бы сейчас среди вас – а не в стороне.
Питек не нашел, что ответить, и только вздохнул.
– Ладно, – сказал он затем. – Что сделано – сделано. Только как я теперь вернусь на планету? Без него?
– Ну, отсюда настроить канал куда проще, – откликнулся Никодим. – Здесь он фиксирован, не то что там, на тверди. Неужели ты не справишься?
– Пожалуй, попробую.
– Постой. А что стало с теми – двумя или тремя, уж и не знаю, сколько их на самом деле?
