опыту, что на честность девочки можно положиться, он поверил ей, и странное чувство, возникшее у него при виде этих цветов, мало-помалу прошло.
Из всех семей, предложивших приютить Млисс под своим кровом, после того как стало известно, что она «обратилась», учитель выбрал семью миссис Морфер, женщины добросердечной, представительницы юго- восточных штатов, в девичестве носившей прозвище Розы Прерий. Миссис Морфер была одной из тех натур, которые энергично сопротивляются собственным наклонностям, и после долгой борьбы с собой и многих жертв она подчинила наконец свой безалаберный характер идее «порядка», который считала вместе с Попом «первым законом небес». Но как бы закономерно ни было ее движение по собственной орбите, она не в состоянии была уследить за своими спутниками, и даже ее Джимс подчас сталкивался с нею. Но истинный характер миссис Морфер возродился в ее детях. Ликург шарил в буфете до обеда, Аристид возвращался из школы без башмаков, сбросив эту важную часть туалета на улице ради удовольствия прогуляться босиком по канавам. Октавия и Кассандра были порядочные неряхи. И сколько Роза Прерий ни подстригала и ни холила свою зрелую красоту, ее юные отпрыски росли дико и буйно, наперекор матери, за одним- единственным исключением. Этим исключением была Клитемнестра Морфер, пятнадцати лет от роду. Чистенькая, аккуратная и скучная, она как бы воплощала собою безупречный идеал матери.
Миссис Морфер имела слабость думать, что Клити служит для Млисс утешением и примером. Повинуясь этой слабости, миссис Морфер ставила свою дочь в пример Млисс, когда та плохо себя вела, и заставляла девочку восхищаться ею в минуты раскаяния. Поэтому учитель не удивился, услышав, что Клити будет ходить в школу, очевидно из уважения к нему и ради примера для Млисс и других, ибо Клити была уже взрослая молодая особа. Она расцвела рано, унаследовав характерные черты внешности своей матери и подчиняясь климатическим законам Красной горы. Местная молодежь, которой редко приходилось видеть такие пышные цветы, вздыхала по ней в апреле и томилась в мае. Ее воздыхатели слонялись возле школы в те часы, когда кончались уроки. Некоторые ревновали ее к учителю.
Может быть, именно это обстоятельство открыло учителю глаза. Он не мог не заметить романтических склонностей Клити, не мог не заметить, что в классе она то и дело требовала к себе внимания, что перья у нее всегда плохо писали и нуждались в очинке, что просьбы эти обычно сопровождались выразительными взглядами, совершенно не соответствовавшими характеру услуги, о которой она просила; что иногда она касалась полным круглым локотком руки учителя, выводившего для нее пропись; что при этом она всегда краснела и откидывала назад белокурые локоны. Не помню, говорил ли я, что учитель был молод. Впрочем, это не имеет значения; он уже прошел суровую школу, в которой Клити брала первый урок, и довольно успешно сопротивлялся полным локоткам и притворно ласковым взглядам, как оно и подобало молодому спартанцу. Быть может, такому аскетизму способствовало недостаточное питание. Обычно учитель избегал Клити, но однажды вечером, когда она вернулась в школу за какой-то забытой вещью и нашла ее не раньше того, как учитель собрался идти домой, он проводил ее и постарался быть особенно любезным, мне кажется, отчасти потому, что такое поведение наполняло горечью и без того переполненные сердца поклонников Клитемнестры.
На следующее утро после этого трогательного происшествия Млисс не пришла в школу. Наступил полдень, а Млисс все не было. Когда учитель спросил о ней Клити, оказалось, что обе вышли из дому вместе, но упрямая Млисс пошла другой дорогой. Она не приходила весь день. Вечером он зашел к миссис Морфер, чье материнское сердце было не на шутку встревожено. Мистер Морфер провел целый вечер в поисках беглянки, но не нашел никаких следов ее местопребывания. Призвали Аристида, как возможного сообщника, но этот добродетельный младенец сумел уверить домашних в своей невиновности. Живое воображение миссис Морфер подсказывало ей, что девочка утонула в канаве или – а это еще ужаснее – так перепачкалась, что делу нельзя будет помочь ни мылом, ни водой. С тяжелым чувством учитель вернулся в школу. Засветив лампу и усевшись за стол, он заметил перед собой письмо, написанное почерком Млисс и адресованное ему. Оно было написано на листке, вырванном из старой записной книжки, и запечатано шестью старыми облатками, чтобы ничьи дерзновенные руки не коснулись его. Учитель вскрыл его почти с нежностью и прочел:
«Милостивый государь, когда вы прочтете это, меня уже не будет. И я никогда не вернусь. Никогда, никогда, никогда! Можете отдать мои бусы Мэри Дженнингс, а мою „Гордость Америки“ (ярко раскрашенную картинку с табачной коробки) – Салли Флендерс. Только не давайте ничего Клити Морфер. Не смейте давать! Если хотите знать, что я о ней думаю, так вот: она препротивная девчонка. Вот и все, и больше мне писать не о чем.
С уважением
Учитель сидел, размышляя над этим странным посланием до тех пор, пока светлый лик луны не поднялся над дальними горами и не осветил протоптанную детскими ногами дорожку, которая вела к школе. Потом, несколько успокоившись, он разорвал письмо на клочки и разбросал их по дороге.
На следующее утро, с восходом солнца, он уже прокладывал себе путь сквозь пальмовидные папоротники и густой кустарник в сосновом лесу, спугивая по дороге зайцев и вызывая хриплый протест со стороны беспутных ворон, должно быть прогулявших всю ночь напролет, и наконец добрался до лесистого горного склона, где когда-то повстречал Млисс. Там он разыскал поваленное дерево с косматыми ветвями, но трон пустовал. Когда он подошел ближе, сучья затрещали, словно под ногами испуганного зверька. Что- то пробежало вверх среди вскинутых к небу рук павшего гиганта и затаилось в гостеприимной хвое. Добравшись до знакомого места, учитель увидел, что гнездышко еще не остыло; взглянув вверх, он встретил среди переплетенных ветвей черные глаза беглянки Млисс. Они молча смотрели друг на друга. Млисс первая нарушила молчание.
– Что вам нужно? – резко спросила она.
Учитель заранее обдумал, как ему держаться.
– Яблок, – сказал он смиренно.
– Ничего вы не получите! Ступайте прочь. Подите попросите у Клитемне-е-стры. (Ей, казалось, доставляло удовольствие презрительно растягивать и без того длинное имя этой классической молодой особы.) Как вам не стыдно!
– Я хочу есть, Лисси. Я ничего не ел со вчерашнего обеда. Умираю с голоду! – И молодой человек в совершенном изнеможении прислонился к дереву.
Сердце Мелиссы дрогнуло. Еще с горьких дней цыганской жизни ей было знакомо чувство голода, которое так искусно имитировал учитель. Побежденная его смиренным тоном, но еще не совсем отбросив подозрения, она сказала:
– Поройтесь под деревом у корней, там их много; только не говорите никому. – У Млисс была своя кладовая, как у белок или мышей.
Учитель, конечно, не мог ничего найти; должно быть, плохо видел от голода. Наконец она лукаво взглянула на него сквозь ветви и спросила:
– Если я слезу и дам вам яблок, вы меня не тронете?
Учитель обещал.
– Скажите: «Помереть мне на этом месте».
Учитель был согласен и на это. Млисс соскользнула на землю. Несколько минут оба молча грызли орехи.
– Теперь вам лучше? – спросила она заботливо.
Учитель признался, что силы его восстанавливаются, и, серьезно поблагодарив ее, пустился в обратный путь. Как он и предвидел, Млисс окликнула его, не дав ему отойти. Он обернулся. Девочка стояла бледная, со слезами в широко раскрытых глазах. Учитель почувствовал, что наступила подходящая минута. Он подошел к ней, взял ее за руки и, заглянув ей в глаза, полные слез, сказал серьезным тоном:
– Лисси, помнишь тот вечер, когда ты пришла ко мне в первый раз?
Да, Лисси помнила этот вечер.
– Ты сказала, что хочешь учиться, хочешь исправиться, а я ответил...
– «Приходи», – быстро докончила девочка.
– А что ты ответишь, если твой учитель скажет, что ему скучно без маленькой ученицы, и попросит тебя вернуться и помочь ему исправиться?
Понурив голову, девочка долго молчала.
