— Купил картину? — переспросил мистер Тристрам, недоуменно озирая стены. — А разве они продаются?
— Я имею в виду копию.
— Ах вот что, понимаю. А это, — кивнул он в сторону Тицианов и Ван Дейков, — это все подлинники?
— Надеюсь! — воскликнул Ньюмен. — Зачем мне копия с копии?
— Знаешь, — загадочно произнес мистер Тристрам. — Ничего нельзя сказать с уверенностью. Ты и представить себе не можешь, как чертовски ловко стряпают здесь подделки. Не хуже ювелиров, торгующих фальшивыми драгоценностями. Зайди хотя бы в Пале-Рояль и в половине витрин увидишь надпись «имитация». Закон, видишь ли, обязывает их обозначать подделку, но отличить одно от другого невозможно. Сказать по правде, — продолжал мистер Тристрам, скривившись, — я ничего не смыслю в картинах. Предоставляю разбираться в них жене.
— А ты женился?
— Разве я не сказал? У меня прелестная жена. Ты должен с ней познакомиться. Она тут недалеко, на Йенской авеню.
— Выходит, ты прочно здесь осел — дом, дети и все такое?
— Да, шикарный дом и пара сорванцов.
— Что ж, — Кристофер Ньюмен вздохнул и слегка развел руками. — Я тебе завидую.
— Да брось! — возразил мистер Тристрам и шутливо ткнул Ньюмена зонтиком.
— Нет уж, извини, завидую.
— Не завидовал бы, если бы… если бы…
— Уж не хочешь ли сказать, если бы увидел, как ты устроился?
— Если бы лучше знал Париж, мой милый. Вот где хочется быть самому себе хозяином.
— Я всю жизнь сам себе хозяин, сыт этим по горло.
— Подождем, что ты скажешь, пожив в Париже. Сколько тебе?
— Тридцать шесть.
— C’est le bel age,[24] как здесь говорят.
— А что это значит?
— Это значит, что не следует отдавать тарелку, пока не наелся досыта.
— Ишь как! Кстати, а я только что договорился: буду брать уроки французского.
— Да не надо тебе никаких уроков! Сам научишься. Я уроков не брал.
— И, наверно, по-французски говоришь не хуже, чем по-английски.
— Лучше, — заявил мистер Тристрам без тени сомнения. — Великолепный язык, на нем легко говорить даже на самые умные темы.
— Но, по-моему, — сказал Ньюмен, искренне желая во всем разобраться, — чтобы говорить об умном, нужно прежде всего самому быть умным.
— Вовсе нет. В том-то и прелесть французского.
Обмениваясь подобными замечаниями, приятели продолжали стоять, облокотившись на барьер, ограждавший картину, у которой они встретились. Наконец мистер Тристрам объявил, что валится с ног от усталости и был бы счастлив присесть. Ньюмен с готовностью порекомендовал воспользоваться большим удобным диваном, на котором он только что сидел, и они собрались на нем расположиться.
— Славное место, правда? — с жаром сказал Ньюмен.
— Славное, славное, лучшее в мире, — и вдруг, помедлив, мистер Тристрам нерешительно огляделся и спросил: — Наверно, здесь не разрешают курить?
Ньюмен изумился:
— Курить? Понятия не имею. Тебе лучше знать здешние порядки.
— Мне? Да я ни разу здесь не был.
— Ни разу? За шесть лет?
— Помнится, когда мы только что приехали в Париж, жена как-то затащила меня сюда. Но больше я сюда не наведывался.
— Но ты сказал, что прекрасно знаешь Париж?
— Я не считаю, что это — Париж! — убежденно воскликнул мистер Тристрам. — Пошли отсюда. Давай-ка заглянем в Пале-Рояль и покурим.
— Я не курю, — ответил Ньюмен.
— Ну тогда выпьем.
И мистер Тристрам повел приятеля прочь. Они миновали знаменитые залы Лувра, спустились по лестницам, прошли по плохо освещенным галереям, заставленным скульптурами, и наконец очутились в просторном дворе. Ньюмен во все глаза смотрел по сторонам, но не проронил ни слова и только, когда они вышли на свежий воздух, сказал:
— Будь я на твоем месте, ходил бы сюда каждую неделю.
— Не ходил бы, — ответил мистер Тристрам. — Это только так кажется. У тебя не было бы времени. Хотел бы, да так бы и не собрался. Здесь в Париже множество развлечений и получше. Италия — вот где надо смотреть картины. Подожди, попадешь туда, сам убедишься. Там-то уж, хочешь не хочешь, приходится шататься по музеям, ничего другого не остается. Ужасная страна, приличной сигары не найдешь. Сам не знаю, как это я сегодня угодил в Лувр. Шел мимо, нечем было развлечься, а тут заметил, что иду мимо Лувра, дай, думаю, зайду взгляну. Но не повстречай я тебя, совсем бы скис. Нет, черт побери, картины меня не волнуют, я предпочитаю реальную жизнь, — мистер Тристрам выпалил этот удачно найденный девиз с таким апломбом, которому могли бы позавидовать многочисленные страждущие от «переизбытка культуры».
Пройдясь по Риволи, наши джентльмены вошли в Пале-Рояль и уселись за один из столиков у входа в кафе. На большой квадратной площадке было полно народу, бил фонтан, играл оркестр, под липами рядами стояли стулья, а на скамьях восседали полногрудые кормилицы в белых чепцах и усердно потчевали подопечных младенцев, припавших к их груди — этому несравненному источнику пропитания. Во всей сцене было столько легкой непритязательной веселости, что в ней, как показалось Ньюмену, выразился характер всего Парижа.
— А теперь, — начал мистер Тристрам, когда они отведали заказанный ими decoction,[25] — а теперь расскажи о себе. Что ты думаешь, каковы твои планы, откуда приехал, куда направляешься? И прежде всего, где ты остановился?
— В Гранд-отеле, — ответил Ньюмен.
На пухлой физиономии мистера Тристрама появилась гримаса.
— Но это никуда не годится! Тебе нужно переехать.
— Переехать? — удивился Ньюмен. — Почему? Да более роскошного отеля я в жизни не видал!
— А тебе роскошный и не нужен. Тебе нужна этакая небольшая, тихая, респектабельная гостиница, где сразу отвечают, стоит тебе позвонить, и… и знают тебя в лицо.
— Да я не успеваю руку к звонку поднести, а ко мне уже несутся — не звонил ли я, — ответил Ньюмен. — И не только знают в лицо, но наперебой кланяются и разве что пылинки не сдувают.
— Должно быть, ты постоянно даешь на чай. А это весьма дурной тон.
— Постоянно? Да ничего подобного! Вчера слуга принес мне что-то в номер и стоит, не уходит, как будто чего-то ждет. Я предложил ему стул и осведомился, не желает ли он присесть? Это дурной тон?
— Очень!
— Но его тут же как ветром сдуло. Во всяком случае, мне в этом отеле интересно. Черт с ней, с элегантностью, если она нагоняет тоску. Вчера я до двух ночи сидел в холле Гранд-отеля, смотрел, как люди входят, выходят, снуют туда и обратно.
— Тебя легко развлечь. Но ты волен выбирать — тебе экономить не приходится. Небось, нажил кучу денег?
— Достаточно.
— Счастлив человек, который может так ответить. А достаточно для чего?
— Достаточно, чтобы немного передохнуть, забыть о проклятых делах, оглядеться, посмотреть мир, рассеяться, набраться ума и, если взбредет в голову, найти себе жену.
