предназначенные мне вашей тетушкой?
— Тетушка считает, что чем обособленнее вы будете жить, тем лучше.
— Она, несомненно, права. — И я почтительно выслушал последовавшие объяснения: наверху, мол, ничто не помешает мне обставить все по своему вкусу; туда ведет другая лестница, но тоже отсюда, из бельэтажа, и для того чтобы спуститься в сад или же подняться к себе, я должен буду всякий раз проходить через sala. Последнее обстоятельство давало мне существенное преимущество; я уже предвидел, что именно на нем будет основан весь механизм моих сношений с обеими дамами. Я спросил, а как мне сейчас найти дорогу в мое будущее жилье, и тем поверг мисс Тину в очередной приступ замешательства, что с ней, видимо, часто случалось при общении с людьми.
— Не знаю, право, найдете ли вы. Пожалуй… пожалуй, придется мне проводить вас. — Ей это явно раньше не приходило в голову.
Мы поднялись в верхний этаж и прошли через длинный ряд пустых комнат. Самые лучшие выходили окнами в сад; из некоторых других за черепичными крышами противоположных домов можно было увидеть голубую лагуну. Везде густым слоем лежала пыль, кое-что было даже попорчено вследствие долгого небрежения, но я прикинул, что, потративши несколько сот франков, можно три или четыре комнаты сделать пригодными для жилья. Затея моя оборачивалась довольно дорого; но теперь, когда осталось только водвориться в доме, мне уже не хотелось тревожиться по этому поводу. Я стал было перечислять своей спутнице, какие усовершенствования я намерен произвести в первую очередь, но она возразила, несколько даже живей обычного, что я волен делать все, что мне угодно. Казалось, она желала уведомить меня, что обе мисс Бордеро ни в малой мере не склонны интересоваться моими действиями. Я сразу же догадался, что такой тон она взяла, следуя указаниям тетушки (замечу, кстати, что впоследствии я научился безошибочно, как мне казалось, распознавать, когда она говорит свои слова, а когда — подсказанные старухой). Она словно бы попросту не замечала царившего вокруг запустения и ничего не пыталась объяснить или оправдать.
Должно быть, сказал я себе, сколь ни прискорбна такая мысль, Джулиана и ее племянница попросту неряшливы, как итальянские простолюдинки; впрочем, поздней мне пришло в голову, что роль критика едва ли пристала жильцу, чуть ли не силком навязавшемуся хозяевам. Мы смотрели то в одно окно, то в другое, ибо в комнатах смотреть было решительно не на что, а уходить мне не хотелось. Я пробовал спрашивать мисс Тину о тех или иных зданиях, видневшихся в перспективе, но ни разу не получил ответа. Ясно было, что вид из этих окон совершенно незнаком ей, словно она уже много лет сюда не поднималась; и она даже не делала попыток скрыть эти, чересчур поглощенная, как я это вскоре понял, чем-то другим.
Вдруг она сказала без всякой связи с предыдущим:
— Не знаю, может быть, вам это безразлично, но деньги для меня.
— Деньги?..
— Да, те, что вы будете платить.
— Бог мой, эдак мне захочется продлить свое пребывание до года или даже двух!
Говоря это, я мило улыбался, но мне уже начало действовать на нервы, что у этих женщин, так неразрывно связанных с Асперном, только и разговору, что о расчетах и платежах.
— Что ж, тем лучше для меня, — почти весело откликнулась она.
— Вы мне не оставляете выбора!
Мисс Тина недоуменно глянула на меня, но тут же продолжала:
— Она хочет, чтобы мне больше досталось. Она думает, что скоро умрет.
— О, не дай бог! — воскликнул я с искренним испугом. Я вполне отдавал себе отчет в том, что Джулиана, почувствовав приближение конца, может уничтожить письма Асперна, но до тех пор наверняка не выпустит их из рук; должно быть, она всякий вечер перед отходом ко сну перечитывает их или хотя бы прижимает к своим увядшим губам. Дорого бы я дал, чтобы хоть на миг стать свидетелем этого обряда. Я осведомился у мисс Тины, страдает, ли ее почтенная тетушка каким-нибудь злостным недугом; но в ответ услыхал: нет, она просто очень устала, ведь она прожила такую необыкновенно долгую жизнь. По крайней мере, сама она говорит, что с нее довольно и она хочет умереть. К тому же все ее друзья давным-давно лежат в могиле; уж тут бы одно из двух: или им следовало остаться здесь, или ей уйти вслед за ними. И еще одно часто повторяет ей тетушка: чтобы жить, нужно терпение, а терпения у нее больше нет.
— Но ведь так же не бывает, чтобы человек умирал, когда ему захочется, правда? — сказала мисс Тина. И тут я рискнул заметить: если на те средства, что у них есть, они сейчас существуют вдвоем, то ведь останься она одна, этого и подавно хватит. Столь сложное соображение заставило мисс Тину призадуматься, но минуту спустя все же последовал ответ:
— Видите ли, сейчас она обо мне заботится. И она думает, если ее не будет, у меня ума не хватит справляться самой.
— Скорей можно бы предположить, что вы заботитесь о ней. Она, видно, очень гордый человек.
— Неужели вы успели это заметить? — воскликнула мисс Тина с оттенком радостного удивления.
— Я порядочно времени провел с нею наедине и признаюсь, она поразила меня — поразила и возбудила мой живейший интерес. А ее гордость заметить нетрудно. Едва ли мне доведется часто беседовать с нею, когда я буду жить в доме.
— Да, вы, пожалуй, правы, — утвердительно кивнула моя собеседница…
— А вам не кажется ли, что она отнеслась ко мне с некоторым подозрением?
В ясном, незамутненном взгляде мисс Тины я не увидел ничего, подтвердившего бы, что я попал в точку.
— Вряд ли, иначе она так легко не допустила бы вас в дом.
— Это называется легко? Она себя надежно застраховала, во всяком случае, — сказал я. — Где, по-вашему, ее уязвимые места?
— Я бы вам не сказала, даже если бы знала. — И, не дав мне времени возразить, мисс Тина с грустной улыбкой добавила: — А вы думаете, у нее есть уязвимые места?
— Я недаром задал этот вопрос. Скажите мне, и я буду обходить их самым тщательным образом.
В ответ она посмотрела на меня с тем робким, но откровенным и даже приязненным любопытством, которое я в ней подметил при первой нашей встрече, потом промолвила:
— А тут и говорить нечего. Мы существуем так тихо, так незаметно. Не отличишь один день от другого. У нас нет никакой жизни.
— Если б я мог надеяться, что внесу с собой хоть немного.
— О, нам и так хорошо, — сказала она. — Мы знаем, чего хотим.
Мне не терпелось порасспросить ее о многом: как все же им удается сводить концы с концами, бывает ли кто-нибудь в доме, есть ли у них родня в Америке или еще где-нибудь. Но я счел, что сейчас еще не время, лучше отложить расспросы до другого случая. И я ограничился тем, что спросил:
— Хоть вы-то не будете гордой? Не станете от меня прятаться?
— Мое место при тетушке, — сказала она, отведя глаза. И тотчас же, без всяких прощальных церемоний, повернулась и исчезла, предоставив мне самому выбираться как сумею. Я еще побродил по залитой теперь солнцем пустыне старого дома, желая разобраться в создавшемся положении. Даже служаночка в деревянных башмаках не явилась меня проводить, и я в конце концов рассудил, что это признак доверия.
