Ждем.
- Ну, если он ждет с тобой!.. - дружелюбно съязвил Байт.
- То может ждать вечность?
- Нет, но с тихой покорностью. Ты поможешь ему забыть обидное пренебрежение.
- Ах, я не из той породы, да и помочь ему можно лишь обеспечив признание. А я уверена: это невозможно. Один случай, видишь ли, не похож на другой, они совсем разные, этот прямая противоположность твоему Бидел-Маффету.
Говард Байт сердито гмыкнул.
- Какая же противоположность, когда тебе его тоже жаль. Голову даю, продолжал он, - ты и этого бросишься спасать.
Но она покачала головой.
- Не брошусь. Правда, случай такой же прозрачный. Знаешь, что он сделал?
- Сделал? Вся трудность, насколько могу судить, в том и состоит, что он ничего не способен сделать. Ему надо бить в одну точку. Пусть накропает вторую пьеску.
- Зачем? Для него главное - быть известным, а он уже известен. И теперь для него главное - это стать клиентом тридцати семи пресс-агентств в Англии и Америке и, подписав с ними договор, сидеть дома в ожидании результатов и прислушиваться, не стучит ли почтальон. Вот тут и начинается трагедия - нет результатов. Нe стучится почтальон к Мортимеру Маршалу. А когда тридцать семь пресс-агентств в необозримом англоязычном мире тщетно листают миллионы газет, - на что идет солидный кус личного состояния мистера Маршала, - такая 'ирония' жестко бьет по его нервам; он уже смотрит на каждого как на виноватого и взглядом, от которого бросает в дрожь. Самые большие надежды он, разумеется, возлагал на американцев, и они-то сильнее всего его подвели. Молчат, как могила, и с каждым днем все глубже и безнадежнее, если молчание могилы может быть глубже и безнадежнее. Он не верит, что эти тридцать семь агентств ищут с должной тщательностью, с должным упорством, и пишет им, полагаю, сердитые письма, вопрошая, за что, так их и эдак, он, по их мнению, платит им свои кровные. Ну, а им, беднягам, что прикажешь делать?
- Что? Опубликовать его сердитые письма. Этим они по крайней мере нарушат молчание, что будет ему приятнее, чем ничего.
Вот это да! Мод, видимо, была поражена.
- И в самом деле приятнее, честное слово, - согласилась она, но тут же, подумав, добавила: - Нет, они побоятся. Они же каждому клиенту гарантируют что-нибудь о нем найти. Заявляют - и в этом их сила, - всегда что-то найдется. Признать, что дали маху, они не захотят.
- Ну, в таком случае, - пожал плечами молодой человек, - если он не исхитрится разбить где-нибудь окно...
- Вот-вот. Тут он как раз рассчитывал на меня. И мне, по правде сказать, казалось, я сумею, иначе не стала бы напрашиваться на встречу. Думала, кривая вывезет. Нo вот нет от меня никакого проку. Роковая неудачница. Не обладаю я легкой рукой, ничего не умею пробивать.
Она произнесла это с такой простодушной искренностью, что ее собеседник мгновенно отозвался:
- Вот те на! - чуть слышно пробормотал он. - Что за тайная печаль тебя гложет, а?
- Да, тайная печаль.
И она замкнулась, напряженная и помрачневшая, не желая, чтобы ее сокровенное обсуждалось в игриво-легкомысленном тоне. Тем временем над освещенной сценой наконец поднялся занавес.
Глава 3
Позже она была откровеннее на этот счет: произошло несколько коснувшихся ее событий. И среди прочих прежде всего то, что Байт досидел с нею до конца финской пьесы, в результате чего, когда они вышли в фойе, она не могла не познакомить его с мистером Мортимером Маршалом. Сей джентльмен явно ее поджидал, как и явно догадался, что ее спутник принадлежит к Прессе, к газетам - газетчик с головы дo пят, и это каким-то образом подвигло его любезно пригласить их на чашку чаю, предлагая выпить ее где- нибудь поблизости. Они не видели причины для отказа - развлечение не хуже других, и он повез их, наняв кеб, в маленький, но изысканный клуб, находившийся в той части города, которая примыкает к району Пикадилли, - в место, где они могли появиться, не умаляя исключительность своего журналистского статуса. Приглашение это, как они вскоре почувствовали, было, собственно, данью их профессиональным связям, тем, которые бросали в краску и трепет, томили мукой и надеждой их гостеприимного хозяина. Мод Блэнди теперь уже окончательно убедилась, что тщетно даже пытаться вывести его из заблуждения, будто она, неделями недоедавшая и нигде не печатавшаяся, а сейчас, в эти мгновения, когда ей совали взятку, осознавшая, что напрочь лишена способности кого бы то ни было пробивать, может быть полезна ему по части газет, - заблуждения, которое, по ее меркам, превосходило любую глупость, вызванную чрезмерной восторженностью. Чайная зала была выдержана в бледно-зеленых, эстетских тонах; налитые доверху хрупкие чашки дымились густым крепким янтарем, ломтики хлеба с маслом были тоненькими и золотистыми, а сдобные булочки открыли Мод, как зверски она голодна. За соседними столиками сидели леди со своими джентльменами - леди в боа из длинных перьев и в шляпках совсем иного фасона, чем ее матроска, а джентльмены носили прямые воротнички вдвое выше и косые проборы много ниже, чем Говард Байт. Беседа велась вполголоса, с паузами - не от смущения, а чтобы показать сугубую серьезность ее содержания, и вся атмосфера атмосфера избранности и уединенности - казалась, на взгляд нашей юной леди, насыщенной чем-то утонченным, что разумелось само собой. Не будь с нею Байта, она чувствовала бы себя почти испуганной - так много, казалось, ей предлагали за то, чего исполнить она никак не могла. В памяти у нее застряла фраза Байта о разбитом окне, и теперь, пока они втроем сидели за столиком, она мысленно оглядывалась, нет ли вблизи ее локтя какой-нибудь хрупкой поверхности. Ей даже пришлось напомнить себе, что ее локоть, вопреки характеру его обладательницы, ни на что практическое не нацелен, и именно по этой причине условия, которые, как она сейчас осознала, по-видимому, предлагаемые ей за возможные услуги, нагоняли на нее страх. Что это были за услуги - как нельзя яснее читалось в молчаливо- настойчивых глазах мистера Мортимера Маршала, которые, казалось, не переставая, говорили: 'Вы же понимаете, что я хочу сказать, вы же видитe мою сверхутонченность - не могу объясниться прямо. Пoймитe: во мне что-то есть - есть! - и при ваших возможностях, ваших каналах, право же, ничего не стоит всего лишь... ну, чуточку поблагодарить меня за внимание'.
Тот факт, что он, возможно, каждый день точно с таким же трепетным волнением и такой же сверхделикатностью оказывал чуточку внимания в надежде на чуточку благодарности, этoт факт, сам по себе, не принес ей, считавшей себя, да и его самого безнадежными неудачниками, никакого облегчения. Он всячески обихаживал - где только мог изловить - 'умную молодежь', а умная молодежь, в подавляющем большинстве, не брезговала кормиться из его рук и тут же о нем забывала. Мод не забыла о нем, очень его жалела, и себя тоже, ей всех было жаль, и с каждым днем все сильнее, - только как сказать ему, что, собственно, она ничего не может для него сделать? И сюда ей, конечно, не следовало приходить, и она не пошла бы, если бы не ее спутник. А он, ее спутник, держался крайне саркастически - в той манере, какую в последнее время она все чаще у него наблюдала, - и, нимало не стесняясь, принимал предложенную дань, придя сюда, как она знала, как чувствовала по всей его повадке, исключительно чтобы разыгрывать роль и мистифицировать. Он - а не она - был причастен к Прессе и входил в число ее представителей, и их несколько ошалелый амфитрион знал это без единого намека с ее стороны или вульгарной ссылки из уст самого молодого человека. Об этом даже не заикались, о сути дела не проронили ни слова; говорили, словно на светском приеме, о клубах, булочках, дневных спектаклях, о воздействии финской души на аппетит. Однако истинный дух их беседы меньше всего подходил к светскому приему - так по крайней мере ей по простоте душевной казалось, и Байт ничего не делал, хотя и мог, чтобы оставаться в рамках дозволенного. Когда мистер Маршал вперял в него немой намекающий взгляд, он отвечал ему тем же - точно таким же молчаливым, но еще более пронзительным и, можно сказать, недобрым, каким-то подчеркнуто буравящим и, если угодно, злобным взглядом. Байт ни разу не улыбнулся - в знак сочувствия,
