Жилось нам чудно, мы были одни на целом свете! Но вокруг не было никакого общества, а для меня это самое важное. Никаких картин, никаких книг, разве что самые скверные.
— Никаких картин? Как? А разве сама ваша жизнь в Индии не походила на картину?
Мисс Фэнкорт обвела взглядом чудесную галерею, в которой они сидели.
— Ничего, что могло бы сравниться вот с этим. Я обожаю Англию! — воскликнула она.
— Ну, конечно, я вовсе не отрицаю, что здесь нам надо кое над чем потрудиться.
— Она еще и до сих пор остается нетронутой, — сказала девушка.
— Это что, мнение Сент-Джорджа?
В вопросе этом сквозила едва заметная и, как ему казалось, вполне простительная ирония, которой девушка, однако, не почувствовала и приняла все за чистую монету.
— Да, он говорит, что она нетронута, по сравнению со всем остальным, — ответила она совершенно серьезно. — Он рассказывает о ней столько всего интересного. Послушаешь его, так действительно хочется что-то делать.
— Мне бы, наверно, тоже захотелось, — сказал Пол Оверт, отчетливо ощущая в эту минуту и смысл сказанного, и чувство, которое ею владело, равно как и то, как воодушевляюще звучал этот призыв в устах Сент-Джорджа.
— О, вам… можно подумать, что вы ничего не сделали! Как бы я была рада послушать вас обоих вместе, — воскликнула девушка.
— С вашей стороны это очень любезно, только у него ведь свой собственный взгляд на вещи. Я склоняюсь перед ним.
Лицо Мариан Фэнкорт сделалось на минуту серьезным:
— Вы считаете, что он настолько совершенен?
— Далек от этой мысли. Среди его последних книг есть такие, которые кажутся мне ужасно плохими.
— Да, конечно… он это знает.
— Как — знает, что они мне кажутся ужасно плохими? — изумился Пол Оверт.
— Ну да, во всяком случае, что они не такие, какими ему хотелось бы их видеть. Он сказал, что ни во что их не ставит. Он мне такие удивительные вещи рассказывал — он такой интересный.
Пол Оверт был поражен, когда узнал, что знаменитый писатель, о котором они говорили, был вынужден сделать столь откровенное признание и унизил себя, сделав его невесть кому: ведь, как ни прелестна мисс Фэнкорт, все-таки это совсем еще юная девушка, которую он повстречал случайно в гостях. Но именно таким было в известной мере и его собственное чувство, которое он только что высказал; он готов был простить своему старшему собрату все его погрешности не потому, что не дал себе труда углубиться в его романы, но как раз потому, что он в них внимательно вчитался. Его благоговение перед ним наполовину состояло из нежного чувства, которое он испытывал к тем наскоро наложенным штрихам, к которым — он был в этом уверен — сам писатель относился наедине с собою крайне сурово и за которыми скрывалась некая трагическая тайна его личности. У него должны были быть свои основания для этой психологии a fleur de peau[3] — и основания эти могли быть жестоки; и от этого он только становился еще дороже для тех, кто его любил.
— Вы возбуждаете во мне зависть. Я сужу его, я нахожу в нем недостатки, но… я люблю его, — решительно сказал Оверт. — И то, что я в первый раз в жизни его вижу, для меня большое событие.
— Как это важно, как это великолепно! — вскричала девушка. — Как я буду рада вас познакомить!
— Если это сделаете
— Он хочет этого так же, как и вы, — продолжала мисс Фэнкорт, — только до чего же странно, что вы до сих пор еще не знакомы.
— Не так уж это странно, как может показаться. Меня столько времени не было в Англии, за последние годы я несколько раз уезжал.
— И, однако, вы пишете о ней так, как будто безвыездно здесь жили.
— Может быть, как раз потому, что я уезжал. Во всяком случае, все лучшие куски написаны за границей, и притом в самых печальных местах.
— А почему же в печальных?
— Да потому, что это были курорты, куда я возил мою умирающую мать.
— Умирающую мать? — с участием прошептала девушка.
— Мы все время переезжали с места на место в надежде, что ей станет легче. Но легче ей не становилось нигде. Мы ездили на эту мерзкую Ривьеру (я ее ненавижу!), в Верхние Альпы, в Алжир и очень далеко — это была отвратительная поездка — в Колорадо.
— И что же, ей теперь не лучше? — спросила мисс Фэнкорт.
— Год тому назад она умерла.
— Правда? Как и моя! Только это было совсем давно. Расскажите мне когда-нибудь о вашей матери, — добавила она.
Оверт посмотрел на нее:
— Какие это золотые слова! Если вы так вот говорите с Сент-Джорджем, то не приходится удивляться, что он у вас в рабстве.
— Я не знаю, что вы имеете в виду. Я не слышу от него никаких речей и никаких заверений — он не хочет быть смешным.
— Боюсь, что смешным в ваших глазах окажусь я.
— Нет, что вы, — довольно резко возразила мисс Фэнкорт. — Он все понимает.
У Оверта едва не вырвалось шутливое: «А я, значит, нет?» Но слова эти, прежде чем он успел открыть рот, превратились в другие, несколько менее тривиальные:
— А как вы думаете, жену свою он понимает?
На этот вопрос девушка не дала прямого ответа; она задумалась, а потом вдруг воскликнула:
— Какая она славная, не правда ли?
— Ну, я бы этого не сказал.
— Вот он идет. Теперь-то я вас познакомлю, — продолжала мисс Фэнкорт.
Несколько человек гостей собралось в это время на противоположном конце галереи, и вышедший из соседней комнаты Генри Сент-Джордж к ним присоединился. Некоторое время он стоял возле них, по- видимому, не принимая участия в разговоре и с мечтательным видом разглядывая взятую со стола старинную миниатюру. Впрочем, не прошло и минуты, как он заметил в отдалении мисс Фэнкорт и ее собеседника и, поставив миниатюру на место, направился к ним все тем же неторопливым шагом, заложив руки в карманы и продолжая разглядывать висевшие справа и слева картины. Галерея была настолько длинна, что этот переход потребовал некоторого времени, тем более что по дороге он еще остановился, чтобы полюбоваться великолепным Гейнсборо.{3}
— Он уверяет, что обязан ей всем, — продолжала мисс Фэнкорт, слегка понизив голос.
— Ну, так это в его духе — выражаться туманно! — рассмеялся Пол Оверт.
— Туманно? — переспросила она. Глаза ее были теперь устремлены на другого, и от Пола не укрылось, что они уже струили на него теплоту.
— Сейчас он подойдет к нам! — воскликнула она, едва переводя дыхание. В голосе ее сквозило восхищение. Пол Оверт недоумевал. «Боже мой, неужели он так ей нравится? Неужели она в него влюблена?» — спрашивал он себя. — Говорила же я вам, что он сам этого хочет? — добавила девушка.
— Однако это не мешает ему напускать на себя равнодушие, — возразил молодой человек, в то время как тот, о ком они говорили, продолжал стоять все перед тем же Гейнсборо. — Он совсем не торопится к нам подойти. Неужели он в самом деле думает, что она спасла его тем, что сожгла эту книгу?
— Эту книгу? А какую же книгу она сожгла? — спросила мисс Фэнкорт, стремительно оборачиваясь к нему.
— Так выходит, он не рассказывал вам об этом?
— Ни слова.
— Ну так, значит, он вам рассказывает не все! — Пол Оверт догадался, что мисс Фэнкорт пребывала в убеждении, что Генри Сент-Джордж с ней всегда откровенен. Знаменитый писатель отошел от портрета и
