на этот раз уже решительно направился к ним, тем не менее Оверт отважился на еретическое замечание:
— Святой Георгий и дракон,{4} совсем как в легенде!
Но мисс Фэнкорт не слышала его слов; она улыбалась Сент-Джорджу.
— Он действительно
— Хочет поскорее увидеть вас, ну конечно.
— Я ведь знаю, что вы хотите познакомиться с мистером Овертом, — простодушно и радостно вскричала девушка. — Вы станете большими друзьями, и мне всегда будет приятно вспоминать, что я присутствовала при вашей первой встрече и даже имела к ней некоторое отношение.
В словах ее была какая-то непосредственность, которая, казалось, все искупала; тем не менее наш молодой человек огорчался за Генри Сент-Джорджа, как огорчился бы за любого другого, кому публично вменялось в обязанность быть словоохотливым и приятным. Вместе с тем сама мысль о том, что он может что-то значить в глазах своего кумира, была так радостна ему, что он решил не поддаваться этому чувству, тем более что оно могло еще и обмануть. По глазам мастера, которого он всегда был готов оправдать, он угадал (а у него была особая, присущая его таланту интуиция), что человек этот настроен к нему очень доброжелательно, но вместе с тем не прочел ни единой строчки из того, что он написал. Открытие это принесло ему даже известное облегчение, оно все упростило: ведь коль скоро он так любил этого человека за все, что тот создал, мог ли он полюбить его еще больше, если бы тот оказался связанным с ним этим обязательством? Он поднялся, чтобы выразить ему свое почтение, но в ту же минуту оказался во власти особого обаяния Сент-Джорджа — свойства, при котором возможность какой-либо неловкости начисто исключалась. Все это произошло за какие-нибудь несколько мгновений. Он убедился, что знает его теперь, что ощутил пожатие его руки и знает, какая у него рука, знает его лицо, которое успел увидеть ближе и разглядеть пристальнее, знает, что ему теперь легче будет заговорить с ним, а главное, знает, что Сент- Джордж не возненавидел его (во всяком случае, до сих пор) за то, что ему навязала его эта прелестная, но слишком уж порывистая девушка, которая могла бы быть интересна ему сама по себе и без увивающихся за нею поклонников. Во всяком случае, ни малейшего раздражения не было в его голосе, когда он стал расспрашивать мисс Фэнкорт относительно затевавшейся большой прогулки по парку, в которой должна была принять участие вся компания. Он даже что-то сказал Оверту по поводу того, что им надо будет поговорить:
— У нас с вами должен быть огромной важности разговор, столько надо всего обсудить, не правда ли? — Но Пол понял, что намерение это в ближайшее время вряд ли осуществится. И вместе с тем он чувствовал себя на вершине счастья, даже после того, как решился вопрос о прогулке (все трое тут же вернулись на противоположный конец галереи, где и договорились о ней с остальными гостями), даже когда они всей компанией вышли в парк и он оказался на целых полчаса в обществе миссис Сент-Джордж. Муж ее и мисс Фэнкорт ушли вперед и скрылись из виду. Это была одна из самых чудесных прогулок, какие можно совершить в летний день, — очень длинный круговой путь по траве вдоль ограды парка, не выходя за его пределы. Парк этот был весь окружен старой, во многих местах облупившейся, но тем не менее превосходной красной кирпичной оградой, которая тянулась по левую сторону от них, живописно обрамляя собой весь их путь. Миссис Сент-Джордж успела уже упомянуть о том, каким поразительным числом акров исчисляется площадь этого парка, а заодно и сообщить другие подробности, имеющие отношение к усадьбе, и к семье ее владельцев, и к принадлежащим им другим землям; воодушевившись, она принялась убеждать его посетить их другие поместья. Она перечисляла названия их и рассказывала о происшедших в них переменах, причем все это говорилось с привычной легкостью; собеседнику же ее казалось, что перечню этому не будет конца. Она была очень внимательна к Полу Оверту, когда тот сообщил ей, какую радость ему доставило только что состоявшееся знакомство с ее супругом, и на этот раз она произвела на него впечатление такой заботливой и предупредительной маленькой женщины, что он, пожалуй, даже несколько устыдился своих mots,[4] сказанных им по ее поводу мисс Фэнкорт, хотя, подумав, пришел к выводу, что многие другие и по многим поводам, вероятно, сказали бы о ней то же самое. Словом, завязать разговор с миссис Сент-Джордж оказалось легче, чем он ожидал, однако спутница его почувствовала вдруг, что изнемогает от усталости и должна тотчас же возвращаться кратчайшим путем домой. Она сказала, что ей очень трудно идти, а Оверт не успел даже заметить, как она вдруг ослабела, ибо все внимание его было поглощено одним — ему не терпелось уяснить себе, чем именно ее супруг так ей обязан. И он, кажется, уже был близок к тому, чтобы найти этот, пусть даже далеко не окончательный ответ, как раз в ту минуту, когда услыхал от нее, что она должна как можно скорее вернуться. Не успел он предложить, что проводит ее, как все вдруг переменилось; неожиданно появившийся из-за кустов лорд Мэшем поспешил прямо к ним и догнал их — Оверт не мог понять, откуда он вдруг взялся, — и тут миссис Сент-Джордж решительно с ним распрощалась, сказав, что не хочет, чтобы из-за нее он лишал себя приятной прогулки. А несколько минут спустя он уже увидел, как она идет с лордом Мэшемом: они направлялись к дому. Пол Оверт присоединился к остальным гостям, и теперь спутницей его оказалась миссис Уотермаут, которой он не преминул сообщить, что миссис Сент-Джордж пришлось вернуться.
— Ей не надо было идти с нами, — не без раздражения заметила леди Уотермаут.
— Что же, она так плохо себя чувствует?
— Да, очень плохо. Ей и вообще-то не следовало сюда приезжать! — еще более сурово заметила хозяйка усадьбы. Он не мог понять, что она имела в виду, однако очень скоро сообразил, что все это ни в коей степени не относилось ни к поведению упомянутой дамы, ни к ее нравственности: это попросту означало, что желаний у миссис Сент-Джордж было больше, чем сил.
Глава 3
Курительная комната в Саммерсофте ничуть не уступала всем прочим: такая же высокая, и светлая, и удобная, она была украшена столь тонкой старинной деревянной резьбой и фигурной лепкой, что ее можно было принять скорее за будуар, где дамы вышивают блеклою цветною шерстью, чем за место, где привыкли собираться мужчины и где стелется дым от крепких сигар. Мужчин в этот воскресный вечер там было немало, и все почти скопились в одном конце комнаты, перед красивым холодным камином белого мрамора, доску которого венчал изящный медальон итальянской работы. Другой такой же камин находился у противоположной стены; вечер был теплый, и ни в одном из них не загорался огонь; вместо этого гостей должен был объединить накрытый в углу возле камина столик, на котором стояли бутылки, графины и высокие стаканы для вина. Пола Оверта нельзя было назвать настоящим курильщиком; он, правда, мог иногда выкурить сигарету, другую, но по совсем иным причинам, а никак не из пристрастия к табаку. Именно так и обстояло дело на этот раз; привела его в эту комнату лишь надежда, что ему удастся хоть немного поговорить с глазу на глаз с Генри Сент-Джорджем. Огромной важности разговор, перспективой которого знаменитый писатель обнадежил его утром, так еще и не состоялся, и его это очень огорчало, ибо он знал, что на другой день сразу же после завтрака все гости разъедутся. Разочарование ждало его и здесь: по всей видимости, автор «Призрачного озера» был не склонен продлить свой вечер. Его не оказалось ни среди толпившихся в курительной комнате в ту минуту, когда Оверт туда вошел, ни среди тех, что появились там, уже в вечерних костюмах, в последующие десять минут. Молодой человек помедлил немного, подумал, что Сент-Джордж, может быть, вернулся к себе, чтобы облачиться в какое-нибудь диковинное одеяние; это могло объяснить его задержку и вместе с тем еще раз подтвердило бы сделанное Овертом ранее наблюдение, что он стремится соблюсти все общепринятые условности. Однако он не пришел; оставалось думать, что он одевается в нечто еще более необычное, чем можно было от него ожидать. Пол уже примирился с мыслью, что больше его не увидит, но чувствовал себя все же несколько задетым, несколько обиженным тем, что тот не счел возможным уделить ему и пяти минут. Он не сердился на него, он продолжал дымить своей сигаретой и только вздыхал, сожалея, что упустил этот исключительный случай. И он медленными шагами расхаживал по комнате, разглядывая старинные эстампы на стенах, как вдруг почувствовал, что чья-то рука опустилась ему на плечо, и услышал дружественный голос:
— Вот как хорошо. Я надеялся, что вы здесь. Для этого я и пришел.
