Это был Сент-Джордж, все в том же костюме и с приветливым лицом — на этот раз это было его серьезное лицо, — и Оверт горячо откликнулся на его слова: он сказал ему, что пришел сюда только ради него, для того чтобы немного с ним поговорить, что он сидел и ждал, а потом, видя, что его все нет, собирался уже было уйти и лечь спать.
— Знаете, я ведь не курю, жена мне не позволяет, — сказал Сент-Джордж, ища глазами место, где бы они могли расположиться. — Это мне очень полезно, очень полезно.
— Вы хотите сказать, что вам полезно курить?
— Нет, то, что она мне не позволяет. Это большое дело, иметь жену, способную определить то, без чего вы можете обойтись. Самому-то ведь никогда до этого не додуматься. Она не позволяет мне даже прикоснуться к сигарете.
Они уселись на диван, находившийся на некотором расстоянии от группы курильщиков, и Сент- Джордж продолжал:
— А у вас есть?
— Что, сигарета?
— Да нет, жена.
— Нет. И все же я готов был бы поступиться сигаретой ради того, чтобы иметь жену.
— Вам пришлось бы тогда отказаться и от многого другого, — заметил Сент-Джордж. — Вместе с тем вам бы воздалось за это сторицей. Существует множество доводов в пользу жен, — добавил он, сложив руки на груди и скрестив вытянутые ноги. Закурить он решительно отказался и продолжал держать в руке незажженную сигарету. Тронутый его учтивостью, Пол Оверт не стал курить сам; клубившийся в комнате дым не достигал их, курильщики были далеко, в противоположном углу. Сент-Джордж возобновил прерванный разговор, сказав, что было бы, конечно, жаль, очень жаль, если бы они расстались, так и не успев поболтать.
— Я ведь все о вас знаю, — добавил он, — знаю, что вы человек очень незаурядный. Вы написали замечательную книгу.
— А откуда вы это знаете? — спросил Оверт.
— Ну что вы, мой дорогой, об этом же говорят, пишут в газетах, это известно всем, — ответил Сент- Джордж с фамильярностью литературного confrere тоном, в котором собеседнику его почудился шелест лавра. — Ваше имя на устах у всех мужчин и, что еще того важнее, у всех женщин. К тому же, я только что читал вашу книгу.
— Только что? Утром вы ее еще не читали, — сказал Оверт.
— Откуда вы это знаете?
— Вы сами знаете откуда, — ответил молодой человек, смеясь.
— Вам, наверно, мисс Фэнкорт сказала.
— Право же, нет. Из ее слов я скорее мог понять, что вы ее читали.
— Ну да, это больше на нее похоже. Не правда ли, она все хочет видеть в розовом свете? Но вы же ей не поверили? — спросил Сент-Джордж.
— Нет, не поверил, когда вы подошли к нам.
— Так, выходит, я тогда притворялся? И притворялся плохо? — И, не дожидаясь ответа, Сент-Джордж продолжал: — Таким девушкам всегда надо верить, всегда, всегда. Есть женщины, которых мы принимаем с какими-то оговорками, со скидками, но ее вы должны принимать такой, какая она есть.
— Она очень мне нравится, — сказал Пол Оверт.
В тоне его было нечто такое, что на мгновение поразило его собеседника своей несообразностью; может быть, это была рассудительность, с которой он эти слова произнес.
Сент-Джордж разразился смехом и ответил:
— Лучшего вам и не придумать. Это бесподобная девушка! Говоря правду, должен вам признаться, что когда мы с вами увиделись сегодня днем, я действительно еще не читал вашу книгу.
— В таком случае, вы видите, как я был прав, что именно в этом не поверил мисс Фэнкорт.
— То есть как же это вы были правы? Да разве я могу с этим согласиться, если из-за этого я лишился вашего доверия?
— Так неужели же вам непременно хочется казаться всем таким, каким она вас подает? Вам же нечего бояться, — сказал Пол.
— Милый юноша, не употребляйте слова «казаться» применительно к таким, как я! Мне давно уже пора от всего
— Я не мог даже подумать, что вы пишете так хорошо, мало ли что приходится слышать. Но это безусловно хорошо.
— Я буду писать, безусловно, лучше, — сказал Оверт.
— Я это вижу, и меня это привлекает в вас. Другие последовательно становятся хуже — во всяком случае, большинство. Насколько же это легче становиться хуже! Видит бог, я все это испытал на себе. Знаете, меня не так уж волнует, что люди пытаются сделать и что им удается. Но
— Мне очень интересно услышать все, что вы рассказываете о себе, только я не могу понять, на что вы намекаете, когда говорите, что сплоховали, — заметил Пол Оверт с лицемерием, которое ему, правда, можно было простить. Собеседник его сейчас так ему нравился, что в эту минуту он уже, кажется, готов был больше не думать о постигавших знаменитого писателя неудачах.
— Не говорите этого, не говорите, — многозначительно ответил Сент-Джордж; он сидел, откинув голову на спинку дивана и устремив взгляд на потолок. — Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать. Я не прочел и двадцати страниц вашей книги, как увидел, что это именно так.
— Вы очень меня этим огорчаете, — пробормотал Пол.
— Я этому только радуюсь, пусть это послужит вам своего рода предупреждением. Конечно, это потрясающее зрелище — особенно для юноши неискушенного, полного веры — видеть, как человека, достойного лучшей доли, постигает в мои годы такое бесчестье.
Оставаясь все в той же созерцательной позе, Сент-Джордж говорил мягко, но решительно и нисколько не волнуясь. В тоне его была какая-то бесстрастная прямота, которая становилась неумолимо жестокой, жестокой по отношению к себе самому. Пол Оверт опустил руку ему на плечо, словно в знак протеста. Но говоривший не унимался и продолжал, в то время как глаза его, казалось, следили за искусными изгибами лепки прекрасного потолка работы Адамов:{5}
— Внимательно вглядитесь в мою судьбу и сделайте вывод из полученного мною урока, ибо это действительно урок. Пусть вам пойдет на пользу хотя бы то, что жалкий мой вид повергнет вас в содрогание; пусть это поможет вам в будущем не сворачивать с прямого пути. Не становитесь в старости тем, чем стал я — горьким, невольным примером того, к чему приводит поклонение ложным богам.
— Помилуйте, о какой же это старости вы говорите? — спросил Пол Оверт.
— Именно это меня и состарило. Но мне нравится то, что вы молоды.
Оверт ничего не ответил; около минуты они провели в молчании. Слышно было, как курильщики толковали о парламентском большинстве.
— А что же это за ложные боги? — спросил Пол Оверт.
— Идолы рынка — деньги, и роскошь, и светская жизнь, заботы о том, чтобы устроить детей и одеть жену — все, что толкает человека на этот путь наименьшего сопротивления. О, на какие только подлости не приходится из-за этого идти!
— Но ведь всегда же надо бывает как-то устраивать детей.
— Незачем их вообще заводить, — бесстрастно изрек Сент-Джордж. — Разумеется, если вы намерены создать что-то значительное.
— Но разве дети не вдохновляют вас, не толкают на творчество?